***
Мы постояли еще немного. Больше ничего не случалось.
- Пойдем, посмотрим, что там у тебя осталось, - сказал Волк. Мы вышли на дорогу и пошли к городу, который уже не виднелся на горизонте, а был совсем рядом. В городе кипела жизнь. Сновали люди и машины, лаяли собаки и чирикали птицы. Все было живое и цветное. Но что-то все равно было не так. Волк пожал плечами: здесь все чисто. Наконец, мы свернули на мою улицу. Мой дом не выходил на улицу, он был внутри квартала. И нам сперва пришлось обойти другой дом.
И вот тут-то нас, вернее, меня поджидал сюрприз. Дома не было. На том месте, где я прожил большую часть своей самостоятельной жизни, был скверик с детской площадкой. И даже каким-то маленьким фонтанчиком. Волк хмыкнул: «Ну, да» и уселся на ближайшую скамеечку. Я растерянно огляделся. Все остальные дома и прочие постройки были на месте. Все, кроме моего дома. Одноподъездной девятиэтажки будто никогда здесь не стояло.
И тут я увидел бабку Маню, соседку свою по этажу! Это была точно она! Маленькая сухонькая, вечно бодрая старушка была активисткой нашего дома. Ее знал весь наш дом и все соседние. Она всегда знала все про всех и про все, происходящее в нашем районе. Внуки ей подарили однокомнатную квартиру в нашем, тогда еще новом доме. Я ей по-соседски помогал что-нибудь прибить-прикрутить-подвинуть, а она периодически подкармливала меня, тогда еще студента, вкуснейшими пирожками. Конечно, я радостно бросился к ней:
- Мария Степановна! Здравствуйте!
Однако, старушка не разделила моей пылкой радости. А внимательно посмотрела на меня поверх очков.
- Сынок, прости, я иногда уже и не помню кого-то.
Внутри у меня противно зашевелилось ожидание чего-то нехорошего.
- Мария Степановна, скажите мне, ради бога, вот на этом месте был когда-нибудь дом? – я показал на скверик.
- Да уж, было дело… Лет десять назад хотели тут дом построить. Места им тут много показалось! Но мы отстояли наш двор! И сами, своими силами его облагородили.
- А в каком году это было, поточнее не скажете?
- Поточнее? А вон там нарисовано, - она махнула рукой в сторону ажурной железной арки – входа в скверик. Там в вензеля был вписан год. Через год после которого я въехал в новую квартиру в этом доме и практически сразу же познакомился с бабкой Маней…
Я медленно подошел к скамейке, где сидел Волк. Он уже листал какую-то газету.
- Поздравляю. Тебя нет, и никогда не было. Можно еще попробовать поднять записи роддома или школьные журналы. Но, уверяю тебя, там тоже о тебе ничего не будет, – сказал он, не отрываясь от газеты.
- Кстати, ты помнишь, какого числа начались твои приключения?
- 28 июня…
- Сегодняшняя газета датирована 29 июня. И ни слова ни о каких катаклизмах. Даже в прогнозе погоды. Хорошо девочка сработала… - Волк замолчал в задумчивости.
- Про меня – это тоже она?
- Не думаю.
- Тогда кто? И зачем?...
Мысли в голове скакали и путались. Я вдруг вспомнил слова старушки в хижине на Мусорке, после исчезновения Насти: «Залатаем остальное и вас распределим»…
* * *
…Когда-то я работал курьером в частном детективном агентстве. Так получилось, что я рано остался без родителей, у меня была своя квартира, я закончил школу и, поступив на вечернее отделение института, пошел работать туда, где мне казалось интересно.
Приходилось много путешествовать по городу. Пешком. Бывать в самых разных местах, искать адреса и людей. Обычно, когда твой маршрут от дома до места работы или учебы всегда один и тот же, ты знаешь только свой собственный двор, как собственный мир, и не думаешь о других мирах…
А я – думал. Я много о них думал тогда. Попадая в чужие дворы, незнакомые места, которые, не участвуя в жизни всего большого города, становятся как будто общим продолжением быта не слишком большого количества людей, которые здесь живут. Настолько ограниченного, что эти места приобретают особенное, индивидуальное настроение, чувственную окраску, запоминающуюся, как запах.
И чем старше дворик, тем сильнее ощущение характера этого места. Уже дворы многоэтажек, построенных двадцать лет назад, успевают довольно сильно окраситься своим собственным чувством обжитости… Не говоря о двориках старинных деревянных домов, которые просто излучают характеры и впечатления жизней населяющих их людей.
Эти ощущения настолько яркие, что я мог тогда идти по тропинке вдоль бесконечного панельного дома старой постройки с той стороны, где нет подъездов, а есть только освоенные местной ребятней кусты, и каким-то неизвестным органом чувствовать характер каждой квартиры за серыми в дурацкую мелкую плиточку панелями. Где-то я ощущал, проходя мимо, скандал, а где-то – тихую музыку старости…
Мне было все равно тогда, придумывал я эти характеры, или чувствовал в самом деле. Ну, пусть придумывал. Какое это имело тогда значение…
А вот теперь, когда мы с Волком оказались в моем городе, но в нем не было ничего, связанного со мной… Оказалось, это имеет значение.
Я понял, что именно было не так.
Здесь, в этом городе, как две капли воды похожем на мой, совсем не было этих «запахов» прожитого.
И ощущения ожидания и холодноватости, как от только что построенного дома, тоже не было.
Это нельзя было увидеть, можно было только ощутить, и я не знал, поймет ли меня Волк, когда я ему об этом скажу.
Но он понял сразу…
- Похоже, они что-то для нас придумали, - сказал он.
- Кто? Те, которые «распределяют»?
- Ну да.
Тут я задумался, припомнив старушку с козой и пижаму со стразами… Припомнил еще кое-что.
- Тогда для нас здесь тоже должна быть избушка, – теперь я был почти в этом уверен.
- Избушка? Если это так называется, то, пожалуй, да. Логово. Берлога. Избушка… Наверное, ты прав. Нас и в самом деле никак не могли пустить в твой прежний мир, без изменений, если вдруг Нера смогла восстановить его полностью. Если бы твой Поток был точно такой же, как прежде, то ты нынешний, с Искрой, встретился бы в нём с таким же тобой прежним, тоже с Искрой… И я тут же, со своей. Черт знает что из этого получилось бы. Значит, они вмешались в процесс восстановления. Подправили.
А если Нера его, то есть Поток, очистила, а не воссоздавала, то, значит, тебя оттуда просто убрали по ходу дела.
Все правильно они делают, но как мне иногда охота сожрать эту козу…
Ладно, давай искать избушку.
Мы решили, что найти ее не должно быть слишком сложно. Какой-то знак для нас должен был быть совсем рядом…
* * *
Мы не успели далеко уйти от места, где когда-то был мой дом (или никогда не было его), как где-то рядом звякнул колокольчик. Волк сразу же сделал стойку, будто он сейчас был не человеком, а обычным волком. Я тоже замер. Колокольчик снова звякнул. На этот раз мы смогли определить – сзади. И, медленно, будто боясь кого-то спугнуть, повернулись. И увидели белую козу, юркнувшую в подворотню, откуда снова раздался звон колокольчика.
- Жизнь продолжается! – обрадовался Волк. – Это НАША коза!
И мы побежали за ней.
Коза была шустрая. Практически все время мы успевали увидеть только белый хвостик, мелькнувший за очередным углом. Однако, когда мы совсем теряли ее из виду, всегда раздавался звон колокольчика.
И тут мы оказались в знакомом, таком знакомом месте!
Это были задворки нашего городского драматического театра. Я всегда любил этот дворик. Для меня он с детства имел особенный «запах» и почему-то всегда тянул к себе. Дворик был спрятан за большим старинным зданием театра, чтобы попасть в него, нужно было пройти через служебную калитку. Но те, кто спешил на работу в театр, быстро пробегали по мощеной дорожке и по заросшему высокой травой дворику почти никогда не гуляли. А я гулял. У меня был свой персональный вход, о котором никто не знал, нужно было за кустами акации у ограды вытащить из пазов железный прут, получалась широкое расстояние между оставшимися прутьями. А потом вставить его обратно. Наверное, это был заводской брак, допущенный при изготовлении забора.
Собственно, в самом дворике на было ничего особенного. Несколько старых деревьев, противопожарный стенд и деревянный ящик с песком. Намертво заколоченный и вросший в землю «черный ход» в театр, двери, которые уже забыли, открывались ли они когда-нибудь вообще. Ещё стена, сложенная из камня – кажется, очень давно такие стены защищали от распространения возможного пожара соседние деревянные дома, - стена была явно старше старинного кирпичного здания театра. Вот и всё. Но дворик всегда тянул меня к себе, что-то в нем было особенное, я любил там бывать.
И с ним у меня было связано событие, о котором я еще никому никогда не рассказывал…
* * *
Не расскажешь ведь, что видел чудо. А если расскажешь, то со стороны оно чудом не покажется. Другой человек решит, что это ошибка, путаница или фантазия, и вообще – не событие, а так, ерунда какая-то.
Но оно случилось в моем детстве, и я знал, что это не выдумка и не фокус. И колечко, оставшееся у меня от чуда, я носил в маленьком кожаном футляре на ремешке, на шее. Кольцо не было мне мало, но на пальце ему было как-то неудобно. Словно оно предназначалось кому-то другому…
Я машинально коснулся рукой груди, где, спрятанный под одеждой висел футляр. Где-то на задворках сознания теплом разливалась радость от того, что во всех этих приключениях мое «сокровище» не потерялось.
* * *
И вот сейчас я снова почувствовал это место. Его «запах» не пропал, как все остальные ощущения города, он казался даже сильнее, чем раньше. Белая коза, конечно же, вела нас именно сюда.
Больше звона колокольчика не было, и белый хвостик никуда не манил. И, не смотря на то, что двор не был фактически замкнут, это был тупик. Тупик, в который никто не заглядывает. Волк снова стал зверем и деловито все обнюхал.
- Дверь сейчас не открывается, но мне нравится, что здесь есть дверь. Очень она походящая…
- Подходящая для чего? – не понял я.
- Подходящая для выхода. Только не спрашивай: куда. Пока никуда.
Я тоже обошел весь дворик. Зачем-то погладил шершавые стволы деревьев, будто поздоровался со своими старыми знакомыми. Подергал дверь черного хода. Она не только вросла в землю, но, кажется, была еще и изнутри завалена. Я подтащил к кирпичной стене валяющийся деревянный ящик и сел на него, прислонившись спиной к нагретым за день солнцем кирпичам.
- Ну, значит, подождем, - сказал Волк, укладываясь неподалеку.
***
- У тебя дома, откуда ты родом… У вас там были театры? – спросил я Волка.
- Были… Потом, правда, постепенно многие закрылись, все стали петь хором.
- И ещё я хотел спросить. Когда… ну, когда Огамо стал к вам прорываться, он тоже сверкал глазами? Фигуры в капюшонах появлялись, или что-нибудь похожее?
- Нет. Были серые тучи. Бесстрастные. Ничем не пахли. Сначала появились в нескольких местах, а потом, очень быстро – везде.
- Вот мне и кажется, что это, черное, в снах, не Огамо. То есть не стихия. Скажем, ураган есть ураган, он все подряд разносит, но чтобы ураган как-то предупреждал, появлялся в снах и тянул к жертвам руки… Ерунда какая-то. Вот именно театр. Как будто есть Огамо и есть ещё что-то, на Огамо похожее. Или оно хочет, чтобы было похоже…
- Если это так, то Нера вовсе не опасна для равновесия Потока, - сказал вдруг Волк.
- Да. Тогда она просто кому-то нужна. Или кто-то ее боится.
…
Вечер все никак не мог кончиться.
Волк лежал, положив голову на передние лапы. И только изредка шевелил ушами, улавливая неслышный мне шорох. Наверное, я задремал и вопрос Волка заставил меня вздрогнуть и открыть глаза.
- Послушай, давно хотел тебя спросить… Что такое ты носишь на шнурке на шее?
- Да так, штучка одна. Из детства. – Ответил я и тут же поймал себя на мысли, что из-под одежды ни шнурок, ни кожаный мешочек вроде бы никогда не торчали. – А что?
- Она, штучка эта твоя, очень странно пахнет. Или даже не пахнет, а излучает что-то. Ты сам не чувствуешь? – Волк смотрел на меня вопросительно и как-то пристально. Я пожал плечами:
- Нет. Не чую ничего. Знаешь, в детстве мне хотелось, чтобы это было что-то необычное. Ну, знаешь, как в сказках пишут: и тут оно засветилось каким-то там светом и проступили буквы… - меня самого рассмешили эти мои детские фантазии.
- Но ты все равно носишь его с собой.
- Да. Привычка такая получилась. – Я помолчал. – А что ты чуешь?
Волк закрыл глаза и глубоко вздохнул.
- Когда мы только встретились, я просто отметил факт наличия какого-то предмета у тебя. Не придал этому значения. Может, это так пах кожаный мешочек. Но когда мы скакали с тобой по снам, я понял, что это не просто запах. Это что-то более сложное. Наверное, похоже на то, как ты ощущаешь свой город… Только у меня это не воспоминания порождает, а… - Волк замолчал, видимо, пытаясь подобрать слова. Потом тряхнул головой и продолжил:
- В общем, я бы сказал, что он пахнет домом, родными. Будто это какая-то частица из моего мира. А сейчас, здесь, в этом месте этот «запах» стал на столько сильным, что у меня в голове все путается.
Я вынул кольцо из футляра и положил на ладонь. Щекоча носом мои пальцы, Волк обнюхал его. Поднял на меня глаза:
- А можно… я… примерю его?
И подставил ладонью вверх уже человеческую руку. Я отдал ему кольцо. Волк долго рассматривал его на ладони. Кольцо было тонкое, но не сплошной линией, а будто переплетение нитей, скрученных и сплюснутых, сжатых невиданной силой до такой степени, что местами можно было подумать, что это не переплетение, а насечки на едином куске.
Наконец, он надел его на палец.
И тут кольцо начало словно распускаться. Витые ниточки зашевелились, ослабляя свое переплетение и узелки. И через какое-то мгновение на пальце Волка было витое кольцо, словно сплетенное из ветвей дерева или травы.
* * *
Я не успел пошутить про сияние и проступающие буквы. Потому что со стороны театра раздался скрип и скрежет и сипловатый и высокий голос торжественно произнес:
- Доколе?! Доколе, я вас спрашиваю, прогрессивные люди нашего века будут гонимы разной шушерой?!
Намертво заколоченные и вросшие в землю двери черного хода оказались распахнутыми. А в черном дверном проеме стоял, пошатываясь и загораживая рукой глаза от яркого еще уличного света, невысокий мужичок в каком-то явно театральном костюме. Коричневый грим на лице был уже порядком смазан, бутафорская борода съехала на бок, а в синих прозрачных глазах плясали хулиганские искорки.
- Мафту! Афигеныч! – Ахнули мы с Волком одновременно.
И тут до меня дошло, кого мне напоминал Мафту. Это был актер нашего театра. Имя и фамилия его вылетели у меня из головы. А прозвище прилипло к нему после одного из первых своих спектаклей, где он по ходу пьесы почти все время повторял одну фразу: «офигеть!». На самом деле, актер он был потрясающий. Дети обожали злодеев в его исполнении, а взрослые хохотали до слез от его комедийных ролей и рыдали от драматических. Злые языки поговаривали, что он неравнодушен к бутылке, поскольку, играть в трезвом сознании так, как это делал он, невозможно.
- Ну? – требовательные нотки в голосе актера вернули меня в действительность. – И долго мне тут на сквозняке стоять? Чай, не мальчик я вам уже… - и он повернулся боком, давая место нам пройти в двери. Мы шагнули в темный, пахнущий сыростью, деревом, краской, бумагой и вообще непонятно еще чем коридор, оставляя за спиной прямоугольник света. Который, конечно же, тут же захлопнулся, погрузив нас в кромешную темноту.
- Закрой глаза и сосчитай до десяти, - сказал Волк, - быстрее глаза к темноте привыкнут.
Я закрыл глаза и стал считать. Вокруг было тихо.
А потом я кожей почувствовал, что рядом открылись двери. Они была высоченные, двустворчатые, крашеные коричневой, потом серой, потом зеленой и снова коричневой масляной краской, местами облупившиеся от времени до самого дуба, из которого были сделаны. Я их ясно увидел как будто сквозь веки (а может быть, вспомнил?)… А из открывшегося проема повеяло такой яркой, пестрой, невообразимой смесью ощущений одновременно цирка, конфетной фабрики, тикающей часовой мастерской и блеска инструментов военного духового оркестра, что я не почувствовал момента, когда глаза сами открылись. Дверь была именно такой, как представилось. А в помещении, из которого исходила одуряющая смесь ощущений, горели свечи.
Несколько свечей, расставленных в разных концах просторного зала, выхватывали из сумрака куски обстановки. В их неровном дрожащем свете даже обычные и привычные предметы приобретали таинственный вид. А уж о размерах зала приходилось только догадываться.
Афигеныч был уже там, воспринимаясь полноправным хозяином этого царства театральных задворок. Волк стоял рядом со мной в человеческом образе, весь какой-то вытянутый и напряженный, как струна… Потом он мягко переступил через порожек и обернулся ко мне: «Ну, пошли…»
- Да заходите, же, заходите. Долго вас ждать?
Мы зашли и оглядели необычное помещение. Побродили, оглядываясь.
Одним из загадочных предметов в зале оказался холодильник, просто на него кем-то была небрежно сброшена богатырская золотая чешуя. Другим – покрашенный фиолетовой краской, в оранжевых пятнышках, электрочайник, стоящий на зелёной пушистой табуретке. И там была мерно стучащая на весь зал раковина с древним медным краном, и дверка в крохотный служебный туалет. Рядом с ней, на стенке - черный язычок эбонитового выключателя. Внутри же, где-то там, под потолком, куда уже не доставал свет тусклой лампочки, угадывался антикварный чугунный бачок, покрытый конденсатом, как каплями пота. И оттуда, практически из поднебесья, спускалась на цепочке фаянсовая ручка для спуска воды…
Чайник был водружён на круглый стол, накрытый пластиковой скатертью, из холодильника появилась колбаса и сыр на тарелке… Словно сами по себе возникли булочки и масло.
Мы уже сидели в каких-то деревянных креслах с подлокотниками – то ли из реквизита, то ли из зрительного зала.
Афигеныч, предоставив нам с Волком возможность осваиваться молча, сам говорил беспрерывно. Кажется, это был поток обрывков из разных ролей, от «располагайтесь, будьте как дома, господа» и «извольте откушать» до «а я вам говорю – будет по-моему!» и «против совести не пойду».
Пока мы пили чай, так все и продолжалось, а потом возникла короткая пауза, во время которой мне почему-то захотелось спросить:
- А где коза?
Афигеныч замер на полуслове. Потом медленно поставил свою кружку на стол и внимательно посмотрел мне в глаза:
- Какая коза? – в его голосе уже не было ни единой театральной нотки. Да и голос был уже будто не его.
- Беленькая. С колокольчиком. Хвостик пупочкой. – Я попытался обернуть все в шутку. Афигеныч моргнул и громко затараторил, разводя руками:
- А нету у нас козы. Не держим козу-то. Не положено-с, знаете ли…
Потом, встав, обошел стол кругом и приблизился к нам. В этот момент он как будто съежился, стал ниже ростом, семенящая походка и синие отражения свечи в глазах совершенно превратили его в Мафту. Подойдя к нам сзади, он прошептал почти неслышно:
- Вы не понимать. Будто. Осторожность. Я уйду, скоро буду обратно. Ждите в темноте.
Потом вернулся к чайнику:
- Коза - животная беспокойная, и реквизит, однако-с, портит. Не положено-с. А сейчас всем охламонам спать, спать, командировочные – завтра подпишу. Вон там топчанчики.
Махнул рукой в темный угол, а сам утопал в другой…
* * *
Спать ещё не хотелось. Мы взяли по свече в бутафорских деревянных канделябрах и стали осматривать ещё не исследованную часть зала.
Обходя немалых размеров кучу из старых зрительских кресел, мы с Волком наткнулись на стоящие одна за другой большие рамы с холстом. Впрочем, рамы оказались не просто стоящими, а подвешенными так, что можно было их (при определенном усилии) листать, как книгу или альбом. Это оказались задники для каких-то сцен из спектаклей. На одном была нарисована стена замка, на другой – комната, видимо, молодой барышни, на третьей – море… Задников было много. И, несмотря на то, что они играли просто роль фона в сценах, выполнены они были весьма тщательно, аккуратно прорисованы. На заднике, изображающем солнечную полянку с голубым небом, мы остановились. Пейзаж был очень умиротворяющим.
В полутьме хотелось лучше рассмотреть симпатичную картину, и я повернул в её сторону здоровенный театральный прожектор, стоящий неподалеку. Что-то включил, не рассчитывая на результат. Но он неожиданно засветился, я направил луч на декорацию.
И вдруг… Хотя, какое там «вдруг»? Нам пора бы уже было привыкнуть к такому… Пейзаж ожил, по траве пробежал легкий ветерок и запахло полевыми цветами. Мы с Волком переглянулись и шагнули в этот пейзаж.
За спиной осталась деревянная рама, оказавшаяся посреди лужайки. А впереди была приближающаяся к нам фигура. Пара секунд и мы различили в ней нашу старую знакомую в сопровождении белой козы.
- Вот вы где, мои голубчики! – старушка обрадовалась нам, как родным внукам. – А я-то вас потеряла, думала, заблудились где… Намаялись опять, непоседы… Что ж удрали-то из теплой избушки?... – Старушка неторопливо шагала к нам, а коза уже успела обежать вокруг нас.
Не знаю, почему, но во мне стало нарастать беспокойство. Я посмотрел на Волка – он тоже был напряжен.
- Дай-ка, посмотрю, что такое вы там нашли? – и рука старушки потянулась к руке Волка. Волк спрятал руку за спину и сделал шаг назад, к деревянной раме.
- Дай мне кольцо – холодный резкий голос уже принадлежал не кругленькой деревенской бабушке, а прямой, как игла, седой даме в очках. И тут Волк зарычал. Он исподлобья смотрел на эту даму и рычал. Сзади заблеяла коза. Угрожающе так заблеяла. И кинулась на Волка. Он перекувырнулся в прыжке, увернувшись от удара рогов, и на ноги вскочил уже зверем. Вы когда-нибудь видели козу, нападающую на волка? Была бы у меня шерсть на спине, она бы встала дыбом.
Однако, все кончилось очень быстро. При следующем прыжке козы волк ловким движением сбил ее «на лету» и, повалив на землю, уже был готов вцепиться в ее шею, как вместо козы под ним оказалась старушка.
Волк чертыхнулся, подскочил и бросился к деревянной раме. Каким-то необъяснимым образом по пути он успел схватить меня за шкирку, как котенка, и вышвырнуть из этого пейзажа. Я вылетел в сумрак театрального склада и больно ударился спиной о треногу софита, который тут же погас. За мной выпрыгнул Волк. И сразу же стал драть в клочья этот задник с полянкой. Он не успокоился, пока на раме не осталось ни единого клочка, а все, что было на полу, было меньше спичечного коробка. Он на минуту замер, тяжело переводя дыхание. Поводил носом и убежал в темноту. Но сразу же вернулся уже человеком и неся какой-то железный таз. В таз он сложил все клочки злополучного задника и поднес свечку. Обрывки холста вспыхнули и моментально сгорели, не оставив даже кучки пепла.
Мы молча вернулись в «жилую» часть зала. Афигеныч-Мафту уже сидел за столом, глядя исподлобья на нас. На чистом столе стояла бутылка водки и граненый стакан. Волк молча сел за стол. Афигеныч так же молча пододвинул к нему полный стакан. И Волк его залпом выпил. Зажмурился.
- Из-за своей дурацкой козы чуть такого человека не угробил… - с укоризной покачал головой Афигеныч. - Ладно бы сам со своей полуискрой пропал. Но гробить заодно и как минимум два Потока… - он махнул рукой и встал.
Я хотел было спросить, что за два Потока и что он знает о моей искре, но он приложил палец к губам:
- Всё. На сегодня хватит. Всем спать! – и он еще раз указал на топчанчики.
Кажется, сон сморил меня, как только голова коснулась подушки. Я уже и не помню, когда последний раз видел нормальные сны. За последнее время я столько раз переходил из одного мира в другой, гулял по чужим снам, что и забыл, каково это – видеть собственные сны.
…
Я стоял, вернее, висел в пустоте, посреди вихря из каких-то обрывков воспоминаний, знакомых и незнакомых образов предметов и людей. Эти клочья чьих-то (или, все же, моих жизней?) кружились вокруг меня с невероятной скоростью, сталкивались, разлетались, звучали и взрывались. И вихрь этот все сжимался вокруг меня. Какие-то мелкие осколки уже царапали плечи и лицо. Глазам было больно смотреть на эту мешанину звуков, уши болели от нарастающей какофонии звуков. Казалось, что этот вихрь вот-вот сожмется в точку и разорвет меня самого на такие же клочья.
Я закрыл глаза, глубоко вдохнул и выдохнул куда-то вверх: «Илио».
Я даже сам не знал, что это было – зов, заклинание или просьба. Это шло из меня, но вне моего сознания. Сознание ожидало, что сразу же что-нибудь произойдет. Но ничего не происходило. Вихрь все также сужался вокруг меня, и я уже отстраненно чувствовал, как начинаю рваться на куски.
И при этом я был спокоен. Я позволил растерзать себя на воспоминания, на образы, звуки и запахи. И я снова стал ничем.
Или всем?
Снова не было ни верха ни низа. Я был сгустком чего-то неопределенного. И, все-таки, у меня были чувства. Потому что я почувствовал приближение Илио. А потом и увидел его. Оно имело образ. И этот образ летел ко мне откуда-то издалека, постепенно приближаясь и увеличиваясь в размерах. Сначала я подумал, что это звезда. Звезда росла и вскоре превратилась в колыхающуюся светящуюся фигуру. «Ну, вот и свет в конце тоннеля!» - остатки сознания Антона все еще были со мной.
И эти остатки помогли мне проснуться. Хотя, можно сказать, что они и помешали мне остаться там, и узнать, наконец, что же такое Илио…
Я открыл глаза. В помещении было все так же темно, но откуда-то была уверенность, что уже утро. Волк и Афигеныч (или Мафту?) чуть ли не в обнимку ходили странными зигзагами, наблюдая за чем-то, что, видимо, держали в руках перед собой. Я тихонько встал и осторожно заглянул через плечо Афигеныча. Они наблюдали за кольцом Волка.
(Я ясно чувствовал, что сделал наконец то, что должен был сделать – отдал кольцо, которое хранил с детства, тому, кому оно было предназначено, и был этому рад, и даже горд почему-то).
Кольцо как будто всегда мечтало быть надетым на палец Волка. Оно буквально распустилось, как живое, обхватив палец широким витым узором, оно явно было теплым, и камешки на нем иногда начинали светиться. Камни светились в одних частях зала, мерцали – в других, меняли цвет…
***
Я не отдал бы это кольцо не то что боевой козе со старушонкой, я и Антону бы его ни за что не отдал обратно. Но он и не собирался его забирать…
Кольцо было теплым. И ещё – оно становилось временами ещё теплее, оно могло обхватывать палец сильнее или как будто слегка раздвинуться… Камни меняли цвет и силу свечения, все это зависело от того, к какому месту или предмету мы приближались. Кольцо беспрерывно рассказывало мне что-то об окружающем, я не понимал ещё почти ничего, но чувствовал, что научусь. Что я смогу научиться все понимать. Я испытывал удивительное чувство, как будто был слеп от рождения, а потом внезапно прозрел и не мог нарадоваться этому дару…
И ещё кое-что подарило мне кольцо.
Я стал чувствовать Неру.
Она как будто была рядом. Нет, даже не совсем так… Она просто была. Ощущение того, что она есть, что она и я – мы как будто срослись сквозь расстояние, рождало во мне что-то новое. Это можно было сравнить с чувством надёжной опоры. С теплом, которое не иссякает…
С Нерой сейчас было всё в порядке. Только ей было грустно. И теперь я хотел для себя лишь одного. Я должен был, в конце концов, оказаться рядом с ней, и лишь тогда я бы был за неё спокоен. И за себя тоже.
* * *
- Афигеныч, давай-ка рассказывай.
Я решил, что пора бы, в конце концов, ему и честь знать. Да и Волку тоже. Булочки с маслом, топчанчики и живое кольцо – это замечательно. Но если не расставить все хотя бы по нескольким полочкам, можно запутаться во всех чудесах и Потоках окончательно. Или наделать глупостей. Может быть, даже непоправимых!
Я сказал об этом достаточно внятно, и, кажется, был услышан Мафту.
Сперва Афигеныч кашлял и кряхтел, в очередной раз ставил чайник и доставал варенье, но потом, наконец, перестал суетиться, забрался с ногами в кресло, закутался в какое-то заячье клочкастое покрывало и стал рассказывать.
* * *
- Началось, когда вы соткали Полотно Потока.
Это как гром с серого неба. Вы были обыкновенные выпадающие. Такие люди бывают. Редко. Если случается где-то Прорыв, его латают. Обрезают обрывки и выпадающих распределяют, их мало, они не очень важные. Такой выпадающий - Волк был. Такой должен был стать Антон. Настя тоже. Иногда таких можно использовать, если есть Искра Древности и не рискованно.
Потоки, было, гибнут. Иногда можно спасти, если починить Полотно. Полотно – это отражение какого-то Потока, который уже есть, в нитях стремлений. Стремления каждого человека и многих людей, переплетённые.
Полотно нового Потока ещё никто никогда не мог соткать. Невозможно. Починить мудрецы могут, не всегда. Чтобы могли починить, долго высчитывали Правила. Очень долго, много считали, много гениев трудились, пока созрели Правила, одни для всех. Надо их долго изучать, надо быть высокого, очень высокого ума, чтобы использовать одну строчку Правил. Не может обычный человек ни строчки расшифровать, так это сложно.
И вдруг вы. Вдвоём. Вы ткёте Поток. Просто руками. Не отражение, а новый. Он ещё не существует. Но отражение – настоящее получилось, значит, может появиться и Поток, настоящий. Не было никогда такого.
И ещё. К вам попали Правила. Вы не можете их понимать, никак не можете. Это кристаллы, в них бездна сведений и связей, нужно машины, чтобы их читать, сложные, много машин.
А вы читаете так. Просто так. Антон читает, Волк читает. Волк связан с Нерой, она не просто читает, она меняет связи и усиливает. Она читала Правила и одна создала из вашего сотканного Полотна призрачный Поток, вот этот, где мы сейчас. Он уже почти настоящий.
Что делать, что происходит? Как быть? Кто вы такие? Что такое Полуискра?
Хотят вас долго изучать. Наблюдали сначала, теперь боятся, что вы вместе. Потому что неизвестность. Непонятность. Разъединят, распределят, кольцо – тоже вам нельзя будет, потому что непонятно…
- А ты им помогаешь, Мафту? – спросил я.
- Нет. Я – вам. Но они думают, что всегда им.
- А кто такой Чёрный?
- Этого я не знаю. И они тоже – не знают…