Художник
* * *
…Мы медленно, разглядывая волшебный кавардак и вслушиваясь, поднимались по лестнице. Передо мной сопел и что-то бурчал-приговаривал Афигеныч.
И вдруг он замолчал. Он замер на ходу. Он напрягся и вытянулся, силуэт его в ореоле свечи стал каким-то угловато-цыплячьим и взъерошенным.
- Это что, это как?!.. Это, значит, ты? Нет, ну а как же? А кто же ещё, куда там? Он, он! – выдав это маловразумительное кудахтанье, он сначала остановился как вкопанный, а потом, не раздумывая, ринулся в глубину этой мастерской-сокровищницы.
Сначала оттуда, из глубины, донеслось что-то вроде хлопанья крыльев, кряхтенья и попискивания. Потом, после непродолжительной паузы, мягкий, негромкий баритон укоризненно и удивленно произнес:
- Да что с вами, в конце концов, любезный друг? Что вас так воодушевило? Может быть, результат опыта, о котором я вас просил вчера? Сообщите же мне его, будьте добры…
Потолок помещения скрывался в полутьме. Под ним распластали крылья то ли скелеты динозавров, то ли модели махолетов без обшивки. Стен видно не было за таинственными сумрачными силуэтами и каркасами. Сквозь то ли предутренний туман, то ли пыль веков из щелей башенных окон тянулись крест-накрест лучи света. «С одной стороны – Солнце, с другой – Луна» - подумалось мне и не показалось глупостью.
Из-за лучей, как из-за световых столбов от театральных софитов, выступали две фигуры в длиннополых одеяниях. Одна фигура, покороче, похожая на гнома, была наш Афигеныч. Другая была долговязой, поблескивающей стеклами очков, и, конечно, в остроконечной шляпе. «Звездочёт» - сказал мне всё тот же внутренний голос.
-Художник, - голос Волка был спокойный и уверенный.
- А кто это с вами, Степа? (Оказывается, Афигеныча звали Степаном…) Здравствуйте, уважаемые. Проходите. Вы, наверное, с заказом?
Они подошли, встрепанный старый актер и высокий интеллигентный художник в длиннющем измазанном красками с прилипшей к краскам стружкой рабочем халате и в смешном колпаке из газеты на голове.
- Нет, Стёпа, что вы, я и не собирался умирать!
Просто я начал новый проект, и задержался до утра, работая над ним, в этой башне. Она находится в Предмирье, а здесь крайне интересное взаимодействие законов природы (я бы даже сказал – законов природ), они тут равноправны и по-другому выстраивают свои взаимоотношения. Я не беспокоился – знал, что вы меня найдете, я оставил вам записку на первой странице дневника, она же нашла вас, когда стало необходимо? Да, да, не вы нашли записку-инструкцию, а она вас, или же она нашла вашего друга, у которого я вижу в руках дневник. Того, кого должна была найти. Законы здесь взаимодействуют по-другому, не забывайте, поэтому понятия причины и следствия – не совсем такие, какими их обычно принято представлять…
…Мы бродили между невероятных предметов, расположенных в пространстве башни: то стоящих на полу, то парящих в полутьме на уровне глаз, то свисающих с потолка на невидимых креплениях. Какие-то из них казались всем известными, но одновременно диковинными – вроде воздушного шара, сшитого из шкур широкими стежками через край, с привязанной к нему лыковой корзиной. Другие – очень знакомыми, но настолько неожиданными в этой обстановке, что начинали казаться фантастикой. Я ощутил это, разглядывая копию гигантского рельефа из бетона, выполненного неизвестным оформителем-монументалистом на стене Дворца культуры в моем родном городе. Я помнил это произведение с раннего детства, оно занимало тогда мое воображение. Трёхметровые фигуры девушек с мертвенным выражением грубо стилизованных лиц, некогда обозначавшие в композиции разные виды искусства, теперь казались статуями из глубин неведомой цивилизации, полными культового значения и мистических тайн…
Я подумал: в самом деле, если взаимосвязи предметов и времен сложнее, чем видится нам обычно, то, может, не всегда предметы попадают из разных исторических эпох в музей… Иногда может быть и наоборот: из одного музея или, точнее, мастерской вещи и произведения могут попадать в разные времена и миры…
Мысль улетела, незаконченная…
Художник, Афигеныч и Волк стояли рядом, разговаривая и листая дневник в коричневой «мраморной» обложке. Я подошел к ним. В это время художник открыл какую-то страницу и начал читать вслух.
«…А сегодня у нас появился сад.
Мы приехали с пикника на Реке, мы ездили туда вместе с Розой, и даже вместе с Кошкой. Кабриолет – огромный, папа с мамой всегда сидят впереди, а все мы – на заднем сиденье, и даже место ещё есть.
Когда мы уезжаем так надолго, что Роза забивает продуктами багажник доверху, всегда потом интересно возвращаться. Однажды мы приехали домой, а туманная стена, оказывается, отступила, отодвинулась, и под окнами второго этажа появилась деревянная веранда. Потом долгое время ничего не происходило. А теперь – Сад!
Мама, увидев невысокие деревца с нежно-голубыми цветами, сначала замерла, а потом быстро обежала весь дом, как будто искала кого-то. Хотя ведь Кошка пошла и сразу легла на свой диванчик, и это значило – всё в порядке, и никого чужого, конечно, быть не может.
А потом мама сказала, что подумала о нашей взрослой сестре: вдруг она приехала…»
Художник объяснял:
- Это одно из моих любимых изобретений.
Когда я понял, что проектов и приспособлений, спроектированных мной, стало так много, что записи о них и инструкции по использованию стали занимать слишком много места и порой очень трудно найти нужный чертёж, я придумал этот дневник.
Это только кажется, что книжка не очень толстая. На самом деле в ней помещается вся моя «техническая библиотека». Записи сделаны специальными чернилами и невидимо размещаются на листах, многими-многими слоями, их нельзя прочитать обычным способом.
Но дневника страницы сделаны, к тому же, из особого зеркального материала, который чувствителен к намерению листающего дневник человека. Намерение транслируется, отражаясь от страницы к странице, вглубь книги и находит нужный рисунок и описание. И это всё снова отражается к раскрытому человеком развороту.
Вот и вам, Степа, я оставил схему, как попасть ко мне сюда. Правда, я и сам точно не знаю, какими словами и в каком сюжете она вам проявилась. Дело ведь не в словах, а в результате.
Правда, иногда случаются помехи… Если читающий эту книгу думает не об инструкциях и механизмах, то тексты, которые он увидит на страницах, будут, видимо, совершенно бестолковыми. И не имеющими смысла и последствий, случайными отражениями чьих-то настроений.
- Ну, нет, тут вы ошибаетесь, - сказал я. Мы уже убедились, что совсем они не случайные. И отражается в них далеко не бессмыслица. И это не помехи. Книга ваша говорит всегда что-то очень важное, только ее бывает трудно понять.
- Вот как? Я не знал, - удивился художник. Неужели отражения могут усиливаться и взаимодействовать друг с другом? Тогда -это очень важно! Тогда в этой книге может проявиться то, что я в нее не закладывал. Что-то, возникшее уже в ней самой, независимо от меня? Это же просто чудеса, вы не находите?..
…
- Пойдемте, они сейчас уже придут.
- Погодите, - строго и грустно сказал художник. – Неизвестно, куда вы выйдете. И куда они.
Так получилось, что Дом принадлежит вам. И ещё он принадлежит Семье. Семья живет в нем давно и спокойно. Вы и Семья не мешаете друг другу, в Доме, находящемся в Предмирье.
Может получиться, что они выйдут к Семье. И тогда вы и они будете в Доме рядом. Вы будете чувствовать друг друга, каждое движение, понимать все мысли и настроения. Но не увидите друг друга, не услышите, и не сможете дотронуться. Никогда. Антон меня понимает.
- Я тоже, - сказал Волк. - Я тоже понимаю.
…
Художник пристально взглянул на него.
- Погодите-ка, - вдруг сказал он. Это удивительно, молодой человек, в это просто трудно поверить! Вы не могли бы показать мне вашу руку? Перстень, он, кажется знаком мне… Но это было так давно, а теперь он кажется совсем ожившим! Видимо, он попал по назначению, но каким образом… А где второй? Ах да, понимаю, девушка, вы ее ждёте? Ну конечно же…
Вы знаете, это замечательная история. Жизнь моя долгая, и теперь мне кажется, что по-другому она сложиться и не могла… Но именно с этих двух колец началось моё настоящее существование, мне теперь хочется об этом рассказать, думаю, это важно.
Когда-то я был молод и занимался тем, что учился разным ремеслам у разных, самых лучших, каких только можно было найти, мастеров. Достигнув совершенства в одном деле, я переходил к другому учителю, и старался освоить новое дело. Я был очень способным учеником, и быстро запоминал все секреты и тонкости… Вещи, которые я делал – они были нисколько не хуже, чем творения моих учителей. Мои произведения повторяли образцы высокого мастерства в мельчайших деталях, и даже не просто копировали их, а воспроизводили стиль и выразительность в новых вариациях и красках, имели большой успех у публики…
Но мне этого было мало.
Я чувствовал, что в чем-то не могу обойти своих наставников. Как будто каждый из них знал какой-то секрет, который позволял им чувствовать себя спокойно и уверенно, и не опасаться за то, что кто-то превзойдет их в искусности. И видел, что и они понимали: я еще не стал настоящим мастером. А когда стану – они будут только рады, а пока время ещё не пришло. Я всё это чувствовал и был неспокоен и недоволен собой именно поэтому, я очень хотел закончить, наконец, время ученичества, но мне это никак не удавалось, и я искал и искал своё ремесло, овладевая всё новыми…
Это случилось, когда я выучился на ювелира. В один прекрасный день я работал над обычными двумя перстнями – да, да, один из них теперь у вас на руке, - и я вдруг забыл об инструментах и камнях, о металлах и пайке… Я вдруг увидел, что они, перстни, которые я делаю, – живые, чувствующие и думающие… И я стал с ними внутренне, мысленно, разговаривать. Они отвечали мне, открывая свой характер. Они объясняли и сами подсказывали мне, какой выбрать камень и как повернуть завиток проволоки. Они рассказали мне свою будущую историю, и поэтому я и теперь многое знаю из того, что с ними происходило и произойдет в будущем... Перстни должны были навсегда соединить тех людей, которым были предназначены, а выбрать – кого соединить – могли только они сами, таков уж получился их нрав, и этого в них уже никто не мог бы изменить, даже я…
Это было, как вспышка.
То, что перстни получились необычные, мой учитель-ювелир увидел сразу. Он и сказал мне, что ученичество закончилось, да я и сам это понял. Я видел – он рад за меня.
С этого момента я тоже стал спокоен и уверен в себе. Я продолжал заниматься разными ремеслами и был очень доволен, что владею многими. Это не значит, что у меня не было неудач. Были, да ещё сколько! Но когда раз в столетие у тебя получается волшебная вещь, это стоит всех неудач и сомнений на свете.
А перстни были куплены у меня и ушли в миры, туда, куда хотели сами. Вот теперь мы мимолетно встретились, и мне это так радостно…
Художник задумался, помолчал, а потом добавил:
- И знаете, Волк, вы, кажется, можете не опасаться, что не встретите ваших друзей… Притяжение перстней к друг другу очень велико. Идите и встречайте её, она уже здесь.
Мы спустились по той же винтовой лестнице. И уже в коридорчике за кухней услышали голоса. Это были голоса Насти и Неры. И еще какой-то незнакомый мужской голос. Я чувствовал спокойствие Неры, и сам был спокоен. Афигеныч был невозмутим, как обычно. А вот Антону явно было не по себе.
Голоса доносились из кухни, и, заглянув туда, мы увидели такую картину. Совершенно спокойная Нера, сидящая на высоком стуле в длинном серебристом платье, приводила в порядок что-то меховое. Настя, одетая в какой-то карнавальный наряд, казалось, задалась целью перебить всю посуду и разнести вообще все вокруг. Летевшие во все стороны тарелки и чашки каким-то невообразимым способом умудрялся ловить длинный нескладный тип…
* * *
Мы так долго плыли на лодке через дикие места. Шлепали по дурацкому непроходимому бурелому. Не понимали чего-то и ждали чего-то, мы напряженно верили друг другу и этой курносой королевне в репьях. А она, оказывается, просто гуляла. Просто гуляла, даже не поставив нас в известность, что цели можно было достигнуть гораздо быстрее, войти в соседнюю дверь, и все!
- А если бы мы опоздали? – сдерживая возмущение, спросила я Неру.
- Куда мы могли опоздать… - отрешённо ответила она. – Всё же ясно. Ты на своём месте. Антон твой на своем месте. Всё подготовлено… Сейчас вы встретитесь, и всё будет хорошо. Всё ясно заранее. Всё уже было много тысяч раз, и будет ещё.
- Что тебе ясно? Кем подготовлено? Кому вообще может быть что-то заранее ясно? С какой стати ты решаешь за меня? Я буду делать то, что сама захочу, и уж во всяком случае, нужно спросить и мое мнение!
- Есть вещи, которые ты не можешь изменить… Конечно, можешь попробовать это сделать. Можешь насильно, необратимо оборвать предназначенное. Получится уродство, мучающее всех. Или не довести назначенное до конца, уничтожив весь мир целиком. Ты же не хочешь создавать уродство?
Её снисходительный тон и поучительное равнодушие всерьёз меня разозлили. К тому же, не слишком приятным сюрпризом было то, что моё тайное желание ещё раз увидеть Антона, оказывается, было давно очевидно всем! Как само собой разумеющееся!
Масла в огонь подлил благодушный, глупо ухмыляющийся Канх.
- Был я в одном Потоке, запомнил нелепый детский стишок. Интересно, почему так хорошо запоминается самое несуразное? «Тили-тили-тесто, жених и невеста…» - ну при чем тут может быть тесто какое-то? Что, рифм мало? «Место», например. Или «лестно». На их языке.
Тут я, наконец, вскипела. Дурак! Схватив тарелку, я отправила ее прямо в эту улыбающуюся физиономию. И чашку с кофе. И сковородку.
Реакция у него была профессиональная, но порцию душистого кофе на штаны он заслуженно получил.
Конечно, именно в этот момент они вошли.
* * *
Великий Зава стоял спиной ко всем, заложив руки за спину, и смотрел в окно. Что он там видел, в этом узком стрельчатом окне, за которым глубокая ночь уже поглотила город, оставив редкие огни дежурных фонарей? Вряд ли кого из присутствующих за длинным столом вообще интересовал этот вопрос. Но зато всех интересовал другой вопрос – что предпримет Зава в связи с последними событиями?
Очень, очень редко созывался совет в большом зале заседаний. Такие совещания были, скорее, легендой Неустоявшихся Времен. Времен, когда еще не был отлажен механизм влияния на Огамо, когда не было еще Корпуса и много чего, что сейчас кажется естественным.
Пауза перед началом заседания затягивалась и заставляла нервничать. Это было заметно потому, как самые молодые Ведущие уже начали поглядывать на более старых.
- Что случилось с нами, дорогие мои? – начал Зава, отвернувшись, наконец, от окна и заняв свое место во главе стола. – Почему в последнее время наши операции стали чаще проваливаться?
Всеми ожидаемый разнос начал развиваться.
- Мелких огрехов и ляпов, у нас достаточно, конечно. Но до сих пор мы их считали случайными и не связанными друг с другом. Однако, кое-какие из них складываются в весьма серьезную и неприятную цепочку. Во-первых, кадровое отделение теряет резидента…
Со своего места молча поднялся грузный синекожий бородач. Но Зава махнул на него рукой:
- Сядьте, Геракон! Почему на это задание был отправлен спец, не получивший еще лейтенантского звания, будете объяснять потом.
Красный знак вопроса пролетел над столом и плавно опустился перед бородачом.
- Во-вторых, при этом оказалось, что резидента давно и успешно «окучивают» местные противобрцы Службы. Это уже вопрос и к отделению «Б» - что это у вас партизаны так распоясались?
Второй знак вопроса лег на стол перед человеком в сером клетчатом пиджаке.
- Больше всего меня терзает при этом вопрос: почему Огамо пришел именно в этот момент, в момент пробуждения резидента? Кстати, Геракон, Вы можете нам точно сказать, пробудился резидент или нет? Что нам от него ждать?
Бородач снова встал и покачал головой:
- На момент прибытия агента резидент был спящим. Таковым он был и при Прорыве. Но после его бегства из города мы потеряли его контрольную нить. Она не отзывается ни на какие сигналы. – Геракон помолчал секунду и добавил тихо:
- С обрывом контрольной нити ни у резидента, ни у агента мы еще не сталкивались.
- То есть, контроль над агентом вы тогда потеряли тоже? В момент Прорыва…
Синий знак вопроса появился на столе перед Зава. Он какое-то время молча смотрел на него, потом встрепенулся:
- Так, а что наш отдел наблюдений за Огамо скажет? В ваших прогнозах Поток 127Ар3 не значился как прорывоопасный. Огамо умеет делать неожиданные повороты?
- Прорыв в этом потоке значился как маловероятный. – попытался возразить довольно молодой глава отдела.
- Мы и так все прекрасно знаем, что Огамо непредсказуем. – оборвал его Зава. – Но раньше вы замечали хоть какие-то предпосылки, и мы успевали предотвратить или вывести кого-то.
- На этот раз все было внезапно… - совсем упавшим голосом возразил глава отдела. По нему было явно видно, как он уже прощается с карьерой, да и жизнью заодно.
Однако, Зава больше не обращал на него внимания.
- Ирада, работа Вашего отделения вообще ставит меня в тупик!
Со своего места поднялась статная седовласая дама в мягком длинном белом платье.
- Ах, да вы сегодня без козочки своей! Это радует. Очень уж эта Ваша часть вспыльчива.
Дама только слегка пожала плечами.
- Голубушка моя, как же Вы упустили сбежавшего резидента? Или Вы тоже потеряли контрольные нити и Свободного Охотника и Мусорщика?
- У нас не было их контрольных нитей изначально. Вы прекрасно знаете, что они сотрудничают с нами на добровольных договорах. Мы потеряли только контрольную нить Артиста. Кстати, расследование показало, что потеряли ее при том же Прорыве.
- Ну тогда объясните, почему Вы направили к резиденту одного за другим таких неблагонадежных добровольцев, а не опытных агентов?
- К сожалению, племя, как вы их называете, Мусорщиков, никому неподотчетно. И не в моей власти было препятствовать их встрече. Ну, а уж почему он оказался еще и не обычным Мусорщиком… Зава, ты уверен, что не ведешь двойную игру?
Над столом повисло тревожное замешательство. Никто так не мог бы обращаться к Зава. Никто, кроме Ирады…
Зава выдержал ледяной ее взгляд и задал свой вопрос:
- А что ты скажешь про Свободного Охотника? Почему он до сих пор не на твоей стороне, ведь вы с ним одного Потока?
Ирада криво усмехнулась, почти шепотом: «Почему коза не ладит с волком…», а так, чтобы все услышали:
- Свободный Охотник оказался в нужное время в нужном месте. В отличие от агентов, которые прибыли из кадрового отделения слишком поздно.
Геракон только развел руками.
Зава обвел всех тяжелым взглядом.
- Ах, да! Отдел поиска Вершителя! Поздравляю! Вы в очередной раз проворонили его. Вернее, ее. Раньше это хотя бы не нарушало нашей основной работы. Но сейчас, как я уже говорил в начале, все наши промахи объединились против нас!
Зава стукнул кулаком по столу и резко встал. Сгреб со стола все вопросы, возникшие на столе по ходу заседания, и швырнул их в противоположную от себя стену. Смятая кучка еще поблескивающих разными цветами вопросов пролетела над столом и разбилась о стену на мелкие кусочки, которые гасли на лету и исчезали, как искры костра.
Потом Зава снова отвернулся к окну.
- Итак, в результате мы имеем неподвластную нам группу из сбежавшего резидента, Свободного Охотника, Вершителя и, вероятно, примкнувшего к ним Артиста.
Не поднимая головы, голос подал глава дозора:
- Есть подозрение, что с ними же и агент под именем Настя. Та, что была послана разбудить резидента. Которая после провала была возвращена в кадровое отделение, прошла затирку и переквалификацию. И еще недавно уволенный за несостоятельность агент Канх.
Геракон затравлено забегал глазами. За его стулом возникли двое в коричневой униформе.
Зава все так же стоял спиной ко всем.
- И последний вопрос на сегодня. Вопрос ко всем. Что нам ждать от этой банды, засевшей в недоступном для нас Межмирьи? И чем мы им можем противостоять?...
Вопрос явно не требовал ответа и комментариев. Однако, все отчетливо расслышали Ираду:
- Вообще-то, это уже два вопроса.
* * *
- «Не ведёшь ли двойную игру»… Ишь ты!
Зава долго сидел в одиночестве перед большим экраном транслятора, на котором была только мутная серая пелена. Рабочее время закончилось, давала знать о себе усталость. За стеной дождь, подумал Зава, сумерки и фиолетовая прохлада, прохожие идут с новомодными зонтами – кто домой, а кто, сохранив бодрость, развлекаться. Город Стихов дождь украшает, ничего не может быть чудеснее, чем запах намокшего полупрозрачного стекленита, из которого построен квартал, - хотя скажи я кому, что чувствую запах стекленита, сочтут за ненормального.
Зава усмехнулся, надел коричневое длиннополое пальто и такую же коричневую шляпу, вынул из стены черный кожаный бумажник и сунул его за пазуху; взял трость, стоявшую в углу, и вошёл в серый экран транслятора.
…
- Зава, я же просил тебя не приходить больше. По делу не приходить. Всё равно – здравствуй, и я рад тебя видеть, только наверняка знаю, что просто так ты не явишься.
Художник стоял у мольберта, картина изображала языки пламени. Пламя дышало теплом, двигалось, художник пытался кистью изменить его извивы, что-то не нравилось ему в пластике языков огня.
Зава в своем коричневом одеянии был как будто из-под осеннего дождя, ткань пальто пропиталась влагой, на ботинке – прилипший жухлый лист.
- Красота, - сказал он, вглядевшись в подрамник на мольберте. – Вот и камин, угости-ка меня чем-нибудь необыкновенным, под настроение…
Зава и художник сидели в креслах, перед ними - низенький дубовый столик, бокалы, тёмное вино в бутылке толстого зелёного стекла. Рядом холст, и в самом деле исполняющий роль камина.
- Я никогда не просил тебя ни о чем плохом, - говорил Зава, как будто продолжая старый спор. - Огамо нужно противостоять. Гибнут люди, и целые миры, и мне очень трудно понять тебя, спрятавшегося, не желающего помочь.
- Я не удивляюсь, что меня трудно понять. Я шел к этому решению долго… Я знаю теперь, что есть закон. Тяжелый и не слишком справедливый. Когда для людей рождается что-то новое – великая песня, картина, механизм, - что-то старое должно умереть, исчезнуть. Если жить только тем, чтобы задерживать старое, возрождать, охранять – то не будет сил придумывать новое, своё, а я не могу этого не делать. Я слишком мало ещё успел… - Художник не был похож на спокойного мудреца-звездочета, он сейчас был взволнован и даже расстроен.
- При чем тут твое искусство и механизмы? Речь о жизни целых Потоков, о том, чтобы не дать погибнуть всему – птицам, людям, рекам, осеннему дождю. - Зава не привык изъясняться в лирической манере, ему было неловко.
- Я думаю, что Закон всеобъемлющ. Я очень хотел бы ошибиться. Если Закон верен, то любой заштопанный вами Прорыв означает нерожденный новый мир. Или просто кусок отвоеванного у Огамо пространства. Меня мучает это давно. Я стараюсь свои-то создания распределить в разных мирах, и даже разных временах так, чтобы равновесие, по возможности, сохранялось дольше. Чтобы не пропадали, не забывались слишком многие старые сокровища. Поверь, это очень трудно. Я и так жертвую многим. Если я стану ещё помогать тебе, я совсем не смогу творить. Нет, этого я не выдержу…
Зава задумался, потом, медленно подбирая слова, проговорил:
- Послушай, но речь-то как раз о серьёзном нарушении Равновесия, если есть такой Закон. Девочка, которая сейчас здесь, рядом с тобой, в Предмирьи, она способна на слишком многое. И те, что с ней, они не поняты до конца, мы считаем, что они очень опасны… Прорывы из-за них уже случались, и может произойти что-то более страшное. Их нужно контролировать. Хотя бы – разъединить… Мы сумеем сделать это, это наш долг, но лучше бы ты нам помог.
- Я помогу тебе, Зава, только одним, - сказал художник. – Я сообщу тебе то, что знаю и о чем догадываюсь. Девочка уйдёт, и уйдет очень скоро. Она больше не будет «опасной». Помогать тебе «разъединять» и «контролировать» остальных я не буду…
Зава вздохнул.
- Ну, что ж. Тогда остается одно… Одна просьба. Передай вот эту вещь, пожалуйста, Насте. Это важно, и это не оружие против Огамо. Это, скорее, «ключ» к новому…
Он вынул из-за пазухи черный кожаный бумажник.