Глава 17. Дом. Итрил и Лита.
…Я осталась одна.
Ша растворился в окружающей темноте, не сказав мне больше ни слова.
Я была его, Ша, частью, и тоже начала таять. Таяла, чувствуя беспокойство и беспорядок в завихрениях слабых и скручивающихся нитей будущих Зависимостей.
Я уже почти растворилась в них. У меня не было ничего своего.
Ничего, кроме смутного воспоминания о больших шагах, которые мы с Ша недавно делали, двигаясь вдоль Путей рождения, и увиденных тогда образов.
Но всё-таки они были мои. Мои, а не Ша.
И я захотела и смогла начать по ним, как по вехам, движение обратно.
Движение, перелет. Старинная мельница, река с водопадом. Совсем ослабли нити зависимостей, думаю я ещё внутренним голосом Ша, но уже своей волей – сделать это именно здесь, - завязываю пучок нитей в узел, это неправильно, но прочно, это не погибнет теперь.
Шаг, перелет.
Девочка в бело-голубом платье, сад, цветущие деревья, девочка это я, я бегу к маме, я помню себя, я знаю, куда мне нужно – к маме.
Прыжок, перелет, девушка с собакой, мальчик, девушка это я, кто же мальчик, зачем?.. Собака… Волк… Я к Волку.
Перелет.
Лодка, край воды. Мне сюда. Только не так медленно. Не то все погибнет. Я помню все, и надо спешить. Я найду маму, мама, наша Семья и Волк рядом, они защищены, но старые нити Зависимостей рвутся, Неделя становится слабой, нужно удержать ее.
…
Когда я нашла их, Неделя распадалась. В ней была зима.
Если бы у меня была сила Ша, я создала бы для нас всех Поток. Но во мне была только крохотная часть Ша. Пол-искры Ша.
Книга Художника и в самом деле рассказывала о создании призрачного мира. Если понять, что экраном именовалась в ней серая стена Огамо в «недорисованной» половине Замка… Если увидеть в «героях пьесы нужной эпохи» Итрила и меня, а в «индикаторе независимости» - Кошку…
…
Там, в инструкциях, было множество таких шарад, они поочередно разгадывались нами, и мы постепенно продвигались к цели. Мы освещали «экран» мини-софитом, переставляли прозрачные стеклянные вазы с водой, они были «линзами», вспоминали… Много вспоминали о родном мире, этого требовала сложнейшая инструкция, нужно было сидеть у линз и вспоминать…
Лита и Роза занималась детьми и хозяйством. Лита была молчалива и ни о чем не спрашивала. Дети помогали, выполняя мелкие поручения, увлеченные нашей «новой игрой» наравне со своими обычными. Удивительно, но иногда Инструкция требовала их присутствия.
…
И вот однажды, сидя в полутемном зале Замка у освещенной лучом софита вазы с подкрашенной свекольным соком водой, я вспоминал Песнь о городах, модную когда-то, принесенную на длинных крыльях летающими в вышине торшанами. Она захватила тогда пол планеты, и может быть, именно с этого времени появилась опасность Прорыва. Песнь была очень сильная, очень… Она и сейчас заворожила меня, я как будто очутился в прошлом…
Кошка прыгнула на колени, я очнулся.
Серая стена Огамо была непохожа сама на себя. Она стала глубокой, темной и как будто прозрачной. В ней было тайное движение.
В нее хотелось вглядываться. В ней была ночь.
…
Стена Огамо, в дальнем конце зала все ещё серая, становилась темной и глубокой, приближаясь к стене зала, у которой стояло мое кресло. На стене рельефно выделялись полуколонны, соединенные декоративной аркой, под аркой – округлая ниша, в ней стоял канделябр с ровно горящими свечами…
Раньше стоял, и раньше была стена, и ниша, и канделябр.
Теперь арка стала настоящей аркой… Колонны выступили из стены. Они были уже не серыми, а хрустально-серебристыми, и слегка светились. А между ними был Вход, закрытый Дверью.
Дверь матового молочного стекла казалась тонкой и непрочной. Сквозь стекло смутно угадывался пейзаж: светлое небо с пролетающими живыми тенями, пятно леса в глубине, отдельно стоящие деревья, оживленные ветерком. Там было что-то такое родное, такое необходимое и манящее…
Но Дверь не открывалась. Не было ни ручки, ни петель, ни замочной скважины. Расколотить?.. В Тетради недвусмысленно говорилось: «Не тронь преграду между, легко разбить надежду».
Призрачный мир у нас получился.
Только войти в него мы не могли…
В Инструкции прямо ничего не говорилось, мы читали иносказания текста о том, что какая-то «сила жизни» созданного Призрачного мира, не очень высокая, должна точно совпасть с «силой жизни шара входящих». И в этот момент должно было произойти ещё что-то. Или не должно было произойти, запись с упорным постоянством обрывалась в этом месте, появлялись какие-то дурацкие стишки, вроде: «на шее ключ, сутажная тесёмка, он дверь открыл, ты плакала негромко»… Что за ключ, пока никак не разгадывалось.
Что такое «сила жизни» - это, отчасти, можно было понять.
Это было то, что начало убывать в нашей Замкнутой Неделе. Она становилась непрочной, отдельные предметы не пропадали в понедельник… Иногда и беспорядок не пропадал, а однажды не появилась гречневая мука…
…
Кажется, «сила жизни» в Замкнутой неделе была сейчас немного выше, чем в недоступном Призрачном мире за Стеной темноты.
Но она явно таяла. Что было этому причиной?
Когда она сравняется с «силой» призрачного мира? И что делать в этот момент, как его увидеть? А если мы так и не найдем разгадку?
Дети и Роза уже спали, а мы втроем сидели на веранде.
Итрил за столом в размышлениях чертил какие-то схемы. Лита вязала что-то. А я все пытался найти в книге хоть какую-нибудь подсказку к нашему теперешнему состоянию.
Итрил в очередной раз перечеркнул свои схемы и бросил карандаш:
- Нет, все равно не сходится! Не мог ты своим появлением в нашем недельном мире разорвать его замкнутость!
- Не мог, - неожиданно вмешалась в разговор Лита, не прерывая своего вязания, - Он к нам попал, потому что кто-то или что-то уже его разомкнуло.
Итрил удивленно взглянул на неё.
- Лита?
Она положила вязание на стол, и я машинально отметил про себя, что это были носки. Носки из теплой толстой шерсти. Она перехватила мой взгляд:
- Неделя разомкнута. Рано или поздно, но изменения наступят. И мне кажется, что будет зима.
Итрил взял её за руку, глаза его блестели:
- Радость моя, к тебе вернулось… - он словно не мог подобрать слова, но Лита его поняла, кивнула:
- Да, здесь, в Доме, оно снова начало проявляться. Сперва по чуть-чуть, потом сильнее. Я начала чувствовать Неру… Как тогда… ещё до её рождения…
Я затаил дыхание и замер, чтобы случайным словом или жестом не спугнуть Литу. Было видно, что и для Итрила это тоже оказалось неожиданным.
- Я ведь всегда знала, когда она приходила. Только она была не здесь… Совсем близко, но не с нами, а над нами.
А потом что-то случилось. Я не знаю, что, но последний раз она уходила не так… Ощущение, что дверь захлопнулась на замок, а ключ потерян… И будет зима. Нам надо много теплых вещей… - Лита поднялась, засуетилась, собирая своё вязание в корзинку, - Извините, я тут вас отвлекаю…
Она поцеловала мужа и поспешно вышла.
Мы ещё какое-то время сидели в тишине.
- Да, она в своем детстве обладала даром предвиденья, связи с другими Потоками… Очень редкий дар в её мире. И поэтому ей приходилось его прятать. Люди её не поняли бы…
Может, именно из-за её дара я и нашёл её. – Итрил замолчал, видимо, погрузившись в воспоминания.
- А почему её дар пропал?
- Он не пропал. Словно затаился. Отдельные проблески случались, но все реже и реже. Особые всплески были, когда появлялись дети. Оба раза, и с Нерой, и с близнецами, она мне рассказывала, как беседует с ними, еще до того, как забеременеть. Знаешь, для её мира это слишком ненормально, - он усмехнулся, - Однажды мне даже очень сильно пришлось постараться, чтобы её не направили на «нормализацию»…
Из рассказа Итрила складывалось впечатление весьма жесткого материального мира. Не допускающего в себя и для своих обитателей ничего «потустороннего». Очень похожего на Поток, в котором жила Нера в последний раз. Куда мне было так трудно войти даже через сон.
И тут я подумал, что Нера почему-то специально выбирала для рождений именно такие скрытые миры. Для чего?
Если бы можно было, я бы прислонился спиной прямо к мутной стене. Но нельзя. Наверное, нельзя. И я опустился на пол рядом с мраморной колонной. Стена Огамо была всё так же неизменна, как в мой первый день в Доме.
Мрамор колонны приятно холодил спину через рубашку. Я вытянул ноги. Между Огамо и моими ботинками было совсем немного, сантиметров пять…
В мутную серую пелену стены можно было вглядываться долго. Сначала она кажется непроницаемой и безразличной ко всему. Но потом начинает казаться, что она дышит, что внутри происходит какое-то движение... Потом начинает возникать непреодолимое желание потрогать, шагнуть внутрь…
Я закрыл глаза.
Проходили мы уже это, знаем.
Вот только никто так и не вернулся, чтобы рассказать, что же именно там движется и движется ли на самом деле, или же это только плод собственного воображения.
Что же за штука ты такая, что за зверь? Как тебя понять? Ну, или приспособиться к тебе… Зачем и по какому принципу поглощаешь миры? Дай ну хоть какое-то оправдание беспощадному факту! Нет. Ничего. «А в ответ - тишина»…
Нет, не тишина. Что-то заставило меня напрячь слух и открыть глаза. И в этот же момент ко мне на колени прыгнула Кошка. Откуда-то сверху. И со стороны мутной стены.
Что-то изменилось вокруг. Я не сразу понял, что именно, пока Кошка не стала бегать вокруг моих ног.
Стена Огамо была дальше от меня! Я сидел на том же самом месте, у той же колонны, а стена отступила на несколько шагов. И в открывшемся коридоре появились новые двери. И Кошка явно звала меня к ним.
Распашные двери были высокими и резными. Они легко открылись, и за ними оказалась большая зала. «Бальный зал», подумалось сразу. Высокие колонны с лепниной, зеркала в золоченых рамах, узорный паркет…
Но между колоннами, у стен, а дальше – и в центре зала, стояли рамы с какими-то картинами, ящики, коробки, что-то зачехленное, какие-то свертки…
- К нам кто-то переехал? – услышал я за спиной голос Литы.
Итрил стоял рядом и тоже был удивлен не менее.
Кошка возвращалась к нам с дальнего конца залы. С видом «ну, я уже всё здесь осмотрела, можете теперь вы что-нибудь поискать» она улеглась посреди залы и заурчала, прикрыв глаза. И мы осторожно пошли осматривать это неизвестно чьё добро.
Добро было на столько разнообразным, что сразу вспомнилась башня Художника и… театр с Афигенычем.
- Ой, а что это за большие такие картины? – Лита с Итрилом были где-то у противоположной от меня стены зала.
- Это… Кажется, это театральный задник…
- Настоящего театра? – Восторженным шёпотом произнесла Лита. Она ведь не была никогда в театре. В ее мире такого не существовало, а если и пыталось зародиться, то было сразу запрещено. О театре, да и о многом другом, она знала только от Итрила. И вот сейчас она смотрела на кусочек (ого, какой большой кусочек!) настоящего театра, и, видимо, все рассказы, которые она впитала в себя, начинали оживать.
Я пробрался к ним, чтобы посмотреть, какой именно задник им попался.
Это оказался именно тот задник, через который мы уходили в огне театра Афигеныча.
Он был целый. И хотя он был намного больше, и на нем недописанный замок занимал лишь малую часть в уголке полотна, но я знал, что это был именно он.
…Я разглядывала картину долго, Итрил с Волком переговаривались уже где-то далеко, и дети нашли в свертках что-то очень для себя интересное. Я не в этих неведомых предметах не чувствовала никакой опасности ни для кого, и скоро перестала слышать их разговоры. Я разглядывала нарисованный замок.
В изображении не было ничего особенного, это был наш Дом. Немного необычный поворот, я никогда не видела его с этой стороны, это было как будто из-за Стены, издали. Дом был прорисован в мельчайших подробностях, приблизившись, можно было разглядывать все новые и новые детали. Это было на одной половине холста.
А другая половина была поверхностью белого, только загрунтованного холста. Изображение обрывалось почти точно посередине, мазки, переходя на незакрашенную часть, становились все тоньше и таяли…
Но для меня белая половина была живой. Трудно описать словами, как именно, но на ней я чувствовала очертания продолжения замка. Это было как объемные теплые краски. Горячие и чуть подогретые, местами шершавые, местами гладкие или пушистые, они моему внутреннему ощущению – не зрительному, но очень похожему – показывали, где на картине должно быть окно… Где узорчатая ограда, повторяющая кружево садовых кустов… Где тропинка, прямо-прямо уходящая под арочными ветками кустов вдаль. У нас никогда не было такой садовой тропинки, и во всей моей жизни – не было, но почему-то я сейчас узнавала её. Не было видно домика смотрителя, но я знала, что он в конце тропы.
Вдоль ограды пробежал зверек, всеми повадками похожий на кошку, но с удлиненной шеей и непривычным из-за этого силуэтом. «Муршун» - пробормотала я. Итрил иногда называл нашу Кошку муршунчиком… Он рассказывал мне о своем мире, там водились такие зверьки.
- Ты там видишь что-то?
Я вздрогнула и обернулась. Ко мне подошел Художник. Я всегда немного стеснялась его, он был очень учен. Он очень хороший и добрый, но мне всегда было как-то неловко его беспокоить, у него столько дел…
- Мне в детстве иногда представлялась эта тропа. Прямая и длинная, через сад, - сказала я Художнику.
- Ты видишь, что там тропа? - Он смотрел на меня через очки строго и внимательно.
- Да, конечно. Дальше – парк переходит в лес, там домик смотрителя… Ещё деревня, но она в другой стороне, а прямо здесь, возле ограды, скамейка.
- Это удивительно, - ответил он. - Это необыкновенно. Это чудо, наверное.
Я не смог дописать эту декорацию. Я, конечно, смог бы домазать, допридумать её, но я не захотел. Эту половину я сделал ярко, так, как видел мысленно, и ждал, что и вторую разгляжу до конца. Но не смог. Если бы смог, это была бы одна из лучших моих вещей. Поэтому она здесь.
Я когда-то оставил ее в другом мире.
Сюда, в этот зал, Огамо вдруг сбросил многое из того, что я потерял в разное время. Из лучших моих творений, с которыми я прощался.
Это было трудно – расставаться со своими трудами. Я ведь работаю их (он так и сказал, «работаю их»), как дышу. Каждая дорога. Очень.
Но их нельзя было оставлять у себя… Каждая новая вещь означает что-то погибшее, пропавшее, забытое людьми старое. Что-то, может быть, очень важное. Хорошо, если забыта будет, например, катапульта… Или всего лишь способ трехручного пиления. А если – великая статуя или дворец древности погибнет? Целая наука? Сказания какого-нибудь народа забудутся навсегда?
Если оставлять их, мои труды, в одном мире, в одном месте, то слишком многое будет рушиться, слишком многое, сразу. Нельзя было так…
И я стал отправлять их в другие миры. Как говорит один мой друг – в другие Потоки.
Он, мой друг, иногда рассказывает об их судьбе. Когда может.
Но некоторые пропадали бесследно. Не добирались до другого мира. Часто – лучшие. Это было тяжело…
И вот они здесь. Многое вдруг вернул Огамо. Почему или зачем? Что случилось?..
Художник был удивлен и растерян, и как будто думал вслух.
- Или скоро случится, - сказала я. - Этого ещё не было, но оно будет - то, почему они вернулись. Они будут нужны там, где нечему быть погубленным.
Я так сказала, потому что почувствовала, что это именно так.
… Лита стояла на стремянке и дорисовывала задник. У недописанного замка появилась веранда и сад за нею, башня и голубое небо,… Она смущенно обернулась:
- Я взяла у Художника краски. Он сказал, что у меня должно получиться…
Лита всё больше проводила времени за раскрашиванием театрального задника. И она торопилась.
- Надо успеть до зимы…
Часто к ней присоединялись и дети. Сначала она настороженно следила за их мазками, но потом, видимо, убедившись, что они ничего не «испортят» в картине, лишь едва поглядывала в их сторону.
А дети очень быстро схватили мысль и настроение дорисованного мамой, и рисовали сосредоточенно и старательно.
А потом они придумали ещё и Песни петь во время работы. Я это узнал совершенно случайно.
Когда рядом с ними был кто-то из взрослых, они рисовали практически молча. Но однажды, когда мы пытались разгадать очередной кусок текста из Книги, словно легкое дуновение ветра, нас коснулась Песня. Кроме нас петь могла только дети. Но что-то в Песне было не так. Это не была одна из тех Песен, что мы разучивали с ними. Здесь был какой-то другой мотив. Он сбивался, путался, но всё же плёл Песню. Песню чего-то живого, растущего.
Волк, прислушавшись, молча кивнул на дверь. Стараясь ступать бесшумно, мы вышли в холл. Песня тянулась из нового зала. Тихо-тихо. Так, что звуков почти не было слышно. Устойчивой была только созидающая энергия Песни.
Всё так же бесшумно мы проскользнули в зал. И увидели детей за работой…
Мы с Итрилом осторожно подошли к ним поближе. И я впервые внимательно всмотрелся в их «рисование».
Это было не так, как рисуют обычно, растирая краску кисточкой. Лита и Соня с Тошем (мальчик был почти что тёзка Антона) вели мазки, держа кисть в левой руке, а пальцы правой – я не знаю, как сказать иначе – ощупывали перед кистью путь. Иногда правая рука замирала, и тогда кисть отправлялась в палитру с красками. Или менялось направление мазка.
Эта работа мне очень сильно напомнила плетение полотна в Избушке на Мусорке.
Я протянул руку и потрогал холст… Он был неоднородно теплый. Я понял, что, хоть и чувствую в общих чертах рисунок, но проявить его так же, как Лита с ребятами, во всех цветах, не смог бы. Я не воспринимал мелких деталей. И ещё какого-то ощущения мне не хватало.
И, кроме того, мы с Итрилом увидели, как рисовальщики были сосредоточены в этот момент. Они даже не заметили нас, продолжая тихо напевать и не отрывая взгляд от холста.
Мы тихонько отошли, чтобы не мешать.
Часто ребята, отдыхая от работы и в промежутках между обычными играми, подходили к Двери в Призрачный мир и, прижавшись к молочному туману стекла, подолгу всматривались в него.
И, странное дело, по мере того, как проявлялась картина на холсте театрального задника, это стекло становилось более прозрачным. Силуэты деревьев становились более различимыми, начинали угадываться кусты и камни…
Наш Призрачный Поток становился все более Живым. Но мы всё равно не могли туда уйти. Что-то ещё надо было разгадать и доделать…
…Сотрудники распадались клочьями тумана и исчезали из зала заседаний. Все, кто пришёл через мир снов, возвращались в свои Потоки.
За столом остались только двое. Во-первых, им некуда было возвращаться. А во-вторых,…
- Что нам осталось, кроме этого зала заседаний?
- Еще есть бетонный город с вечным дождём за окном…
- Ах, да… И редкие деревья между этими бетонными блоками. Удручающее зрелище…