Не оглядываясь, спотыкаясь о какие-то невидимые препятствия, я добежал до своей машины. Машина послушно взревела мотором и рванула с места. Я глянул в зеркало заднего вида: туча разрасталась. Она уже накрыла весь дом и серыми клубами разрасталась дальше. Я чувствовал себя пилотом гоночной машины или героем крутого боевика, когда осознал, что улицы города, в котором я провел большую часть своей осознанной жизни, выглядят весьма странно. Дома, деревья, припаркованные машины – все было серым, будто на черно-белой фотографии. И ни одного человека, ни одной собаки, ни птицы! Это очень странно! «Но об этом я подумаю потом» - сказал я сам себе, пулей вылетев из города и продолжая гнать по пустынной трассе.
Сколько я так гнал, я не знаю. Загородная местность тоже перестала быть похожей ну ту, что я так долго изучал. Но цвет здесь, по крайней мере, еще сохранился. Я остановился, когда понял, что меня уже тошнит от этой прямой, уходящей в горизонт, дороги и однообразной пустой степи вокруг.
Я остановился и открыл дверь машины. Выйти я пока не мог – у меня тряслись руки, а ноги были ватные и не слушались. «Это стресс, это пройдет» - сказал я сам себе. И…
И услышал всхлипывания на заднем сиденье. Я подскочил, как ужаленный! На заднем сиденье, поджав под себя ноги, всхлипывала голубокожая девица Настя. На этот раз не мокрая и не голая. А рядом сидел взъерошенный Санька и успокаивающе ее гладил по голове. Надо сказать, что впервые за наше с ним знакомство видел его таким напуганным.
- Ты, это… Ты только не ругайся, - сказал Санька. – Но нам теперь без тебя никак. А тебе без нас. Я еще сам толком не разобрался, но, похоже, что мы трое теперь можем существовать только вместе…
* * *
Мы проговорили долго. Три часа или полсуток – не знаю.
Понять было трудно. Много похожего – всякие параллельные миры, переселения сознаний и прочая вылезающая отовсюду в последнее время мистика и экстрасенсорика – все это, сваленное в одну голову, понять и помогало и мешало. На самом деле, в этих понятиях всё было навыворот…
Или это я понял всё навыворот?
Самое удивительное, что это неважно.
Такой ерунды я ни в какой фантастике не встречал. Выглядело это все – как какая-то безбашенная религиозная система, полный бред, несвязный и противоречащий сам себе. Но куда деваться, поверишь, когда вокруг вон всё сереет на глазах…
Я сошел с дороги и опустился на траву. Солнце стояло высоко и нестерпимо жгло. Я закрыл глаза и лег на спину. «Это надо обдумать…»
Потоков реальности и в самом деле много. И на то они и потоки, что текут в разных направлениях. Больше всего меня удивило, что, оказывается, основное направление всегда известно, видно со стороны.
Для нашего потока направление – Комфорт. Для Настиного – Благодеяние. Для Санькиного – что-то вроде Активного Созидания. А где-то рядом текут еще потоки Разрушения, Созерцания, … Тьма их, короче. Мне эти направления трудно иначе сформулировать, хотя звучит глупо, конечно.
Люди мозгами везде, во всех Потоках, похожи, а направления разные. Как такое может быть, я не понял, это что-то вроде закона природы, что ли. У них получалось, что не просто человек зависит от природы, а природа и вообще весь облик действительности, и облик человека тоже – от направления Потока.
В нашем Потоке раньше никогда не встречались «искры древности». Поэтому сюда и допускались визитеры…
А вот теперь случился Прорыв и нас троих выкинуло… Куда выкинуло и почему мы живы, предстояло попробовать выяснить.
Хотя закрадывалась смутная, но устойчивая мысль, что будем мы это выяснять или нет – это уже вряд ли вернет всех нас к привычной жизни в своем привычном потоке…
В сознании мелькала чехарда образов и звуков: голубокожая плачущая Настасья, рыжий взлохмаченный Санька, рев мотора, Превосходный Зава, потоки какой-то вязкой жидкости, затягивающей меня в похожие на кишки коридоры, лягушка, вылезающая из жестяной конфетной коробки, всхлипы, белая коза с колокольчиком на шее, старушка с крынкой, чьи-то голоса, которые спорили, успокаивали, ругались… Опять старушка с козой… «Ну вот, милок, и оклемался. Я всегда говорила, что моя Снежка молочко-то целебное дает…» - опаньки, а это уже я не в сознании, а снаружи слышу голос этой старушки!
Я открыл глаза и резко вскочил.
Вокруг никого. Пустота. Ну, то есть абсолютная пустота. Нет ни травы, ни неба, ни пола, ни потолка… Вообще нет понятий верха и низа!
Рук и ног тоже нет. Я как шарик, молочно-белый пузырь, в белой же мутной бесконечности. Я понимаю, что должен что-то помнить и знать, но ничего не помню и не знаю. И кто я – тоже не знаю. Пытаюсь думать, но получается плохо, потому что я не помню слов и понятий. Я могу чувствовать. Я чувствую тревожное ожидание. Я чувствую свое непонимание. Я чувствую, что есть кто-то ещё… Чувствую, что хочу вырваться или взорваться!
- Погоди, погоди… Шустрый слишком. И родиться-то не успел, а туда же. Погоди, распеленаю.
Это была та старушка с козой, невероятно чистенькая и румяная бабушка, сидящая у моей кровати в бревенчатой избушке, аккуратной, как с картинки из детской книжки. Коза топталась рядом, пушистая, как ангорский котёнок, тоже чистенькая и белоснежная, пахло от козы свежим огурцом.
Мне стало смешно и уютно. Потом грустно, пронзительно-грустно, до слез. Потом навалилось ощущение страшной усталости и отчаяния. Память возвращалась, и вынести мне это было, казалось, не по силам.
Она пробуждалась слоями.
И я отчетливо понимал, что вот это – былое Санькино. Это – Настино. А это – Антона.
Но их уже нет и быть не может, потому что разъединить слившиеся миры памяти невозможно. А если бы было возможно, то погибли бы все три мира. Они не смогли бы уже существовать поодиночке.
А я был всеми тремя…
Это я когда-то зубрила восемь языков, чтобы попасть в Мессианскую академию и чуть не провалилась на приемном экзамене, когда рандомным экзаменом выпала арифметика устно.
Это я участвовал в освоении Целинских земель на Луне и два года избавлялся потом от нажитых там лишних ста килограммов веса.
Это я стал подрабатывать курьером в сыскном агентстве в девятнадцать лет и иногда превышал служебные полномочия…
А теперь мне не было места нигде…
***
…Я сидел на кровати, наряженный в голубую пижаму со стразами.
Мне уже объяснили: то, что я вижу перед собой – это не настоящая избушка, и не коза, к примеру, - а работа моего собственного воображения, заполняющего пустоту формы… Такая тут была технология общения. Воображение представляло для меня действительность в том виде, какой, по его мнению, выражал сущность явления.
- Спасатели мы, - объясняла старушка. – Гляди, какие дела. Вот вас спасли.
Сглупили вы втроем. То есть, теперь получается, это ты сглупил. Ну, знать ты не знал, конечно, что так выйдет, и знать не мог. Но все равно виноватые все трое, и начальство ваше виноватое особенно, его предупреждали.
А теперь что? А теперь спасать надо тех, кто остался. И помогать как-то.
Сначала надо разведку делать.
После Прорыва в ваших Потоках могло что-то измениться. И сильно измениться. Даже направление Потока нам теперь неизвестно. И что там ещё натворил Прорыв, мы тоже не знаем. Чтобы направление выяснить, и вообще обстановку, нужна экспедиция в Поток. В каждый Поток, где вы набезобразничали, ясно тебе?
- Не очень, - сознался я. Покопался в памяти, где хранились обрывки и названия каких-то фантастических фильмов. И выдал: - Патруль туда отправите? Спецназ?
- Спецназ нельзя, - ответила старушка. Чтобы отправить спецназ, даже одного спецназовца, нужна Искра. А тогда это будет ещё одна Искра возле вашего Триединства, которое и так какое-то нетипичное, и что может из-за этого произойти, совершенно неизвестно. Если Огамо прорвется окончательно…
А сейчас его что-то удерживает, на краю, но всё-таки пока удерживает. Это что-то – в вас. Словом, тут возможно только одно: надеяться на вас самих. Конечно, мы будем помогать, когда и чем сможем.
Например, мы будем строить избушки. Ведь что такое избушка? Помнишь, у охотников такое водится: стоит в лесу домик, там запас крупы, чай и спички, можно отдохнуть, переночевать одинокому путнику... И у космонавтов… И ещё там маячки-радиопередатчики…
Или, помнишь, шел Иван-Царевич за Василисой, и тоже к избушке вышел, там Баба-Яга. Спать уложила, накормила, молоком напоила, вот и ты выпей молока-то, выпей. Утро вечера мудренее…
Глаза на минуту закрылись. Нет, спать не хотелось, наоборот, хотелось вскочить и бежать, сбросить пижаму, делать что-то. И глаза закрылись только на минуту.
* * *
Я был нигде. Снова. Ни верха, ни низа. Но теперь это уже не пугало. Скорее, пробуждало любопытство: ну, а куда теперь вынесет?
И оно вынесло.
Меньше всего я ожидал (а, если быть честным, то и вообще не ожидал!), что вынесет меня опять на травку под палящее солнце. Машина все также стояла на обочине дороги, разрезающей степь от горизонта и до горизонта на две равные и абсолютно одинаковые половины. И все также над одним из горизонтов клубилась серая туча. И, хотя она была еще далеко, и нельзя было разобрать деталей на горизонте, но я знал, что там, под ней, все такое же серое, бесцветное.
Я встал и подошел к машине. По другую сторону, в ее тени, сидели Санька и Настя. Они сидели очень тихо, с закрытыми глазами, и, казалось, даже не дышали. Я уж было подумал, что если я коснусь их, они или рассыплются пылью или исчезнут каким-нибудь еще образом. Но они одновременно открыли глаза и почти в один голос спросили: «Ну, и?»
- Э-э-э… - я не знал, как рассказать все то, что… А я даже не мог решить, что же «это» - привиделось мне во сне на солнцепеке или, действительно, было рассказано мне кем-то разумным.
- Да, не… Обо всем «этом» мы и так в курсе. Ведь мы с тобой одно. – Санька махнул на меня рукой и поднялся, отряхивая штаны.
- Триедины, – хихикнула Настя.
- Что делать-то сейчас будем, пока не придумаем, что делать надо? Уж больно жарко тут, на солнцепеке… - Он достал из машины бутылку с водой и отпил. Пробурчал: «Нагрелась…» и полил водой голову.
- О! Идея! – Он поднял вверх указательный палец. - А поехали к морю?!
- А где у нас море? – еще не успев ни согласиться, ни воспротивиться этой идее, по инерции спросил я.
- Море… - Санька задумался и закрутил головой по сторонам – Море у нас… Там! – Он решительно указал пальцем на горизонт, в который уходила дорога.
- Ура! К морю! – захлопала в ладоши Настя. – А пальмы там будут? – Я хотел было сказать ей, что этот детский восторг никак не вяжется с ее строгими уставами миссионеров, но вместо этого сказал неожиданно:
- Будут. И пальмы будут. И пляж. И прохладительные напитки тоже.
Настроение резко повышалось. Быть серьезным и думать о том, что мы находимся на какой-то грани, совершенно не хотелось. Тем более, что появилась какая-то уверенность, что там, «за горизонтом и направо» (ну, километров через 100, например), действительно, есть и море и пальмы.
Мы сели в машину и понеслись вперед, к морю. О серой туче на горизонте за спиной уже и не вспоминалось. Да ее уже и не видно было. Мы мчались к морю, к отдыху, к радости…
И море оправдало наши ожидания. Замечательное синее море впереди до горизонта, замечательный белый мелкий песок под ногами, замечательные пальмы, как в буклете туристического агентства. И даже какой-то тропический лес за спиной.
Куда делась прямая дорога через степь, по которой мы должны были бы сюда приехать, уже не волновало. Мы были в своем персональном райском уголке, и нам было хорошо.
Что делают люди на море, которые долго ехали к морю? Конечно же, они носятся с восторженными воплями по пляжу, по мелководью, плюхаются с размаху в нежную соленую воду, снова носятся и орут. А потом, утомленные радостью, валяются на песке или в гамаках, подвешенных чьей-то невидимой заботливой рукою среди пальм. Та же невидимая рука позаботилась о блюдах с всевозможными вкусностями, и о столике и креслах под навесом…
Все было похоже на сказку. Слишком похоже. «А сказок в жизни не бывает» - подумал я и ощутил себя сидящим в кресле под навесом с бокалом в руке. Я ощутил Себя и в Одном Месте. До этого я был одновременно всеми нами троими и был одновременно везде. Я смотрел со стороны, как Настя и Санька плещутся на мелководье. Я слышал их смех и голоса, но не различал слова. «А сказок в жизни не бывает» - уже вслух повторил я, и тут же пронзительный крик Насти резанул по ушам. Я пулей кинулся к воде. Настя была уже на берегу и в ужасе смотрела на…
На том месте, где они только что плескались с Санькой, был Санька. Вернее, это я знал, что вот ЭТО еще недавно было Санькой. Какие-то Санькины черты еще оставались различимыми, но тело меняло свои очертания, теряло цвет, и становилось похоже на серую тучу, сидевшую наполовину в воде, наполовину над водой. И туча разрасталась, становилась плотнее и ощутимее.
«…Четыре негритенка пошли купаться в море,
Один попался на приманку, и их осталось трое…»
«Фу-ты, чушь какая лезет в голову!» - рассердился я сам на себя.
- Но ведь нас не десять негритят, нас всего-то было трое, - голос Насти дрожал, как и она сама.
Я крепко взял ее за руку. Мы знали, что Саньки больше нет. Его нет ни вне нас, ни внутри нас. Его больше нет нигде. То есть совсем нигде. Как и никогда не было. И нет надежды, что он теперь в каком-нибудь раю или аду, что он еще реинкарнируется когда-нибудь… И холодная мысль подбиралась к сознанию, что Санька пока еще есть в наших воспоминаниях, но и из них он тоже бесследно исчезает. Я уже не могу вспомнить, какого были цвета у него волосы…
Все так же крепко держась за руки, пятясь, мы отошли от края воды. Потом, как по команде развернулись, и побежали. Через весь пляж, через пальмовую рощу. И даже переплетения тропического леса, кажется, не снижали нашу скорость…
***
Эта действительность не была Потоком. В том смысле, в котором я понимал Потоки. Она настолько не являлась Потоком, была настолько неустойчивой и предательской, что наше триединство разломилось в ней, едва мы расслабились. Почему из троих погиб именно Санька - можно только предполагать…
Эта действительность (кажется, когда-то это был мой Поток? Всё равно…) – она, пока мы были втроем, была послушна и давала нам все, что хотелось воображению. Услужливое море, льстивые пальмы… Мы и дальше могли бы и, наверное, должны были путешествовать, создавая для себя любые «декорации». Обязательно втроем.
Но здесь, неожиданно, вдруг, опять произошел Прорыв. То, что он произошел, его обстоятельства и последствия, видимо, было достаточно весомым открытием для тех, кто нас отправил сюда. Наверное, это открытие было таким важным, что стоило наших жизней…
Мы обсуждали это с Настей.
Обсуждали, потому что уже не были одним целым, и это поначалу было очень больно и горько.
Настя морщила лоб и злилась на саму себя, бормоча:
«Он-то, понятно, из этих разгильдяев вторженцев, но я-то как могла… знала ведь, что надо осторожнее… триединство чертово.» Я понимал – видимо, Санькина бесшабашность взяла в тот момент верх над всеми нами, и Огамо дотянулся своим щупальцем…
Из пальм и тропического леса мы с ней вынеслись в ту же степь.
Степь была настоящая. Моя машина была настоящая, уже остывающая после дневной жары. Степь и небо вскоре стали абсолютно черными. Прямая, от горизонта к горизонту лента дороги пропала во мраке.
И мы разожгли костер. Огонь в черной бесконечности...
В этой черной бесконечности, где на небе не светились звезды, хотя оно не было затянуто тучами, в этой черной бесконечности, где не было понятно, теряет ли свой цвет окружающая действительность или она просто погрузилась во мрак ночи, в этой черной бесконечности огонь был таким, каким ему положено было быть: языки пламени плясали красным, желтым, белым и даже голубым, искры взмывали вверх и гасли в темноте… И около этого костра было тепло и спокойно.
Мы говорили и говорили. О Саньке. Мы пытались удержать его в воспоминаниях. Но воспоминания все равно таяли, улетали дымом от костра.
Мы говорили о Потоках и о Прорыве. Мы пытались понять, что же теперь делать. Но у нас было очень много вопросов и ни одного ответа.
А ночь все не кончалась. Мы сидели, прислонившись спинами друг к другу, на том самом одеяле, что я накинул на Настю при ее появлении на моей кухне. Слов постепенно становилось все меньше, а чернота ночи вокруг была все такой же неизменной…
Утро, все-таки, наступило. И утром меня разбудил тихий свист. Я открыл глаза и увидел прямо перед собой суслика. Суслик стоял столбиком, сложив лапки на животе, и старательно высвистывал: «Тореадор, смелее в бой».
Я осторожно поднялся.
Суслик внимательно смотрел на меня.
«Это «с-с-с» неспроста,» - подумал я.
- Привет! – сказал суслик.
- Ой! – сказал я.
А суслик вдруг стал мопсом.
Мопс криво ухмыльнулся и спросил:
- Так лучше?
-Чё? – не понял я.
Мопс вздохнул и превратился в волка.
Я молчал. Сзади ко мне тихонько прижалась Настя.
- Что это? – спросила она.
Волк зевнул и сел.
- Мда… Не тянете вы на Ивана-Царевича и Василису Прекрасную, чтобы при вас Серым Волком быть…
- А в Саньку можешь? – неожиданно для себя спросил я.
- Не. В Саньку не могу. Не положено.
- А что положено? – спросила Настя.
- Положено быть втроем. Саньки нет. Саньку вы профукали. Теперь я вместо него. Ну, решайте же, какой вам образ ближе? В кого превращаться?
Я пожал плечами. Настя молчала. Волк вздохнул и лег, положив голову на передние лапы. Пауза затянулась. Я честно пытался представить себе нашего «третьего», но никакие образы в голову не лезли.
- А тебе самому-то как? Удобнее волком быть? – спросил я его.
- Вот в данный момент – почему-то – да.
Сзади завозилась Настя, сворачивая одеяло.
- А что мы дальше-то делать будем? – спросила она. – Делать-то что-то надо. Нас ведь послали куда-то чего-то исправлять…
И тут она взорвалась:
- И вообще! Я не понимаю, почему на мои запросы никто не отвечает? Ни Наблюдатели Перехода, ни Смотрители за Миссиями! Мне нужны четкие предписания! Я иначе не могу! Я 328 сезонов посвятила точному следованию! Почему они сейчас даже на мои запросы не отвечают?!
Настя, кажется, была готова заплакать. Волк поморщился:
- Девица – она во всех Потоках девица. Чуть что – в слезы. Ты, кажется, не просыхаешь с момента последнего перехода.
Я подумал, что они сейчас подерутся.
Но они не подрались. Только наградили друг друга такими взглядами… как тогда, на моей кухне… А на кого тогда Настя так смотрела? Не помню…
Нет, всё-таки помню. Но – только «через себя»… знаю, что я ощущал, как Санька. Помню это. Но уже не ощущаю сам…
Тот поединок был красив. Девица молниеносно орудовала смесью презрения и кокетства, холодноватой и твердой, как сталь. Санькино ватное равнодушие скрывало танковую броню наглой уверенности. Он атаковал едкой насмешкой, но, помню, именно насмешки Настасья боялась мало, это у нее было какое-то неженское качество, и Санька ее тогда зауважал… И противниками они были равными, отступили оба. А я тогда почувствовал, а окончательно осознал только теперь, что я все это вижу, а сам не могу так.
Кажется, не могу… Я чувствую сам, но не могу атаковать другого.
Но что же это, все-таки, было такое? И почему тот поединок оказался таким понятным? И даже что-то знакомое в нем, словно и раньше я иногда, более слабо, но воспринимал такое – в разные моменты жизни…
Меня сейчас захватила эта мысль. И мне показалось, что я понял что-то очень важное, но, как это часто бывает, мысль ушла куда-то, как в песок…
Я осмотрелся вокруг. Что-то изменилось. Но я никак не мог сообразить, что же именно.
И тут до меня дошло!
Не было горизонта! Там, где он должен был бы быть, серая степь равномерно переходила в серое небо. Не было никакого рельефа, не было никакой растительности, не было ничего, за что можно было бы зацепиться взгляду. И только еще вокруг нас сохранялся небольшой пятачок зеленой травы с черными головешками костра посередине.
Моя машина была как раз на границе. И одна ее половина была цветная и железная, а другая… Другой половины вроде бы как и не было. Нет, она не обрывалась резко, не была «откушена» какими-нибудь страшными зубами. Она достаточно плавно переходила в ничто. В небытиё.
Мне стало страшно. Во-первых, стало страшно, что это серое небытиё подошло к нам так близко. А во-вторых, стало страшно от желания сунуть руку в это небытиё, как в воду, чтобы проверить, как оно на меня подействует.
Волк вдруг вскочил и зарычал. Злобно и коротко, кажется, это означало «идиот».
- Он устал, - сказала обо мне Настя.
- А как теперь с вами разговаривать? – почти прогавкал рассвирепевший волк. - Устали они, не соображают, видите ли. В омут хотят. Нет там омута. Если вас разнесет по Потокам – всё, конец. Никто вас не найдет. И так всё разрушено. Был Прорыв. Переходы сбиты. Связи нет. Равновесия нет.
- Что же делать? – опять спросила Настя.
- Есть предположение, - пробурчал волк и снова улегся. – Появилось после вашей потери. Вот он виноват, - и он мотнул головой в мою сторону. Его Искра Древности – неузнаваемая и непредвиденная, и ведет себя непредсказуемо. Может быть, это потому, что она может стать началом нового Потока. А это бывает редко. Точнее, этого ни разу ещё не бывало. Это даже не Искра. Пол Искры.
- А вторая половина? – глупо спросил я.
- Не знаю. Ни где она, ни что или кто она, – тихо сказал Волк.
…
- Мальчики! Хватит разводить сопли, нам нужен выход! – Командирский тон Насти привел меня в чувство. – И чем скорее, тем лучше. Насколько я поняла способности нашего Серого Волка, он сейчас ударится оземь, и перенесет нас в более безопасное место. – Настя встала рядом со мной и взяла меня за руку. Волк встал и ухмыльнулся:
- Ну уж нет, «оземь» всем биться придется!
Я хотел возразить, что никогда не понимал сказочное выражение «ударился оземь», но не успел. Настя каким-то хитрым образом крутанула мою руку, и я вместе с ней сделал некое подобие сальто…
Затылок жутко болел. Я потрогал его – крови, кажется, не было, но шишка назревала. Потом осторожно открыл глаза. Настя стояла около меня. Она осматривалась по сторонам, иногда привставая на цыпочки. Серый Волк нюхал воздух.