Глава 3. Мусорка.

***

…Здесь было уныло и как-то затхло, неуютно. Опять всё было серого цвета. Правда, это не был туман.

 

Когда-то в детстве я ходил в школу мимо очень старых бараков, в которых жили много-много людей в маленьких-маленьких комнатах, расположенных вдоль длинного-длинного коридора. Потом пришло, наконец, время, и это жалкое жилье снесли, людей расселили. А на месте бараков ещё некоторое время, до того, как это место обнесли забором и начали строить новый дом, оставались голые фундаменты и мусор…

Тряпки какие-то, грязные битые тарелки и обгоревшие кастрюльки, подошвы от сгнившей обуви, мятые тетради и жёлтые обрывки газет.

Мне вспомнилось это, когда мы оказались в Потоке, куда нас перенес Волк.

Под ногами был серый мусор. Он не имел цвета, был сух и лёгок, как обрывки упаковочного картона, и в нем нельзя было вычленить ни одного предмета. Просто мусор по щиколотку. Он расстилался до самого горизонта, кое-где искривленного невысокими холмами.

И небо было серым, ровные пепельные облака закрывали солнце.

Волк объяснил: этот Поток, с которым сохранилась связь, был сейчас относительно безопасным. Его направление было – Новые Впечатления. К тому же Поток был узким и стремительным, и складывалось в нем для людей как-то все очень благоприятно, и получилось, в конце концов, так, как обычно и бывает на местах, где обитает слишком много туристов… Мусорно и одинаково везде.

На Земле стало скучно и пусто. Людей на ней не осталось. Или почти не осталось… Кажется, они перебрались куда-то ещё, на новые места. Огамо вошел в Поток, но не разрушил его,  только повредил, и теперь все тут осталось в бесцветном равновесии, как на задворках, к которым нет интереса.

Тут было надежнее и безопаснее, чем в черной степи. Но здесь не было легкости сна. Все-таки это был Поток, другим словом  – действительность, и нам пришлось вспомнить, что люди должны спать, что-то есть и пить, и во что-то одеваться.

 

 

    Я поковырял мусор носком ботинка. Верхний слой легко отлетел в сторону, но ниже оказался такой же мусор, только более спрессованный, утоптанный. Я присел и достал перочинный нож из кармана куртки. Поддел им кусок нижнего слоя, но под ним оказалось все то же самое. «Удручающее зрелище, не правда ли? – сказал ослик Иа…».

- В кого бы такого превратиться, чтобы меньше хотелось кушать? – Волк как-то недобро смотрел то на меня, то на Настю.

- Но-но! Превратись в мусороеда – и будет тебе счастье. – Настя показала ему кулак. Волк моргнул, и взгляд его стал прежним. Я встал:

- Если это Поток, то здесь должна быть жизнь. Хотя бы временная, приходящая. Если есть жизнь, то она должна питаться. Значит, должна быть здесь какая-то еда! И, наверное, мусор здесь не сразу становится таким однородным. Пошли искать свежую свалку, отряд бомжиков!

    И мы пошли в сторону ближайшего холма. Идти оказалось легко. И скоро моя догадка подтвердилась. Холм оказался более-менее свежей свалкой в том смысле, что мусор в ней еще не обезличился и не расползся ровным слоем по окрестностям. Здесь уже попадались цветные обрывки журналов, явные обломки мебели  и даже не очень рваные сапоги. Еды, однако, здесь не было. Зато мы увидели жизнь. Жизнь этого Потока предстала перед нами копошащейся в этой куче мусора низенькой скрюченной фигуркой. То ли человек, то ли что-то, вернее «кто-то» вроде человека. «Абориген» деловито рылся в мусоре палкой, периодически что-то поднимал, оглядывал находку и либо складывал в свою сумку, либо отбрасывал в сторону. В своем Потоке я б к такому и близко не подошел. Но здесь обрадовался ему, как родному.

   Пока я размышлял, как бы  привлечь его внимание и не спугнуть, Настя  вышла вперед:

- Тук-тук, к вам можно?

 

 

Фигурка замерла, перестав копошиться, потом обернулась.

Это был мужичок неопределенного возраста с как будто солнцем запеченным лицом, до самых глаз заросший синевато-серой, спутанной, как кудель, бородищей, подстриженной лопатой. Глаза у него были необычные, огромные и синие, прозрачные. Нос с горбинкой. Остальное было скрыто под невообразимой хламидой с капюшоном, сшитой из лоскутов самой разной фактуры и расцветки. От меховых шкурок до парчи. Это было бы смешно, если бы не было так пыльно, подумалось мне.

Абориген обшарил нас голубым хрустальным взглядом, помолчал недолго и вдруг с достоинством слегка поклонился.

- Мафту. Я. – голос из-под кудели был сипловатый и высокий.

Мы тоже светски, но коротко представились. Завязалась беседа! Мафту мне кого-то смутно напоминал, но я все никак не мог вспомнить – кого и чем?

- Вы здесь живёте? – Да, тут. – А где ваш дом? – Дома не надо, тепло, небо сухое. – А другие люди? – Бывают и другие, но не часто, живут в других местах. – А где вы спите? – Мягко тут, везде мягко. – А чем питаетесь, что пьете? – Тут, недалеко, склад, всего много, все одинаковое, неинтересно. – А чем занимаетесь? – Интересным занимаюсь, очень интересным, чувствую полезное и приношу. – Кому? –  Недалеко, вон там! Я приношу – мне новые загадки.

 

Мафту был вежлив и немногословен, и сам ни о чем нас не спрашивал. Понятным не стало ничего, кроме того, что с едой и питьем у местных жителей, кажется, проблем нет.

Он любезно не возражал, когда мы попросили разрешения сопроводить его к тому месту, куда он направлялся.

 

А когда мы, испытывая некоторую неловкость,  проявили повышенный интерес к «складу», где «всего много» и можно поесть – просто остановился, повернулся на девяносто градусов и сказал:

– Пошли. Зайдем. Недолго.

 

Через полчаса довольно быстрой ходьбы слегка извилистым путем между холмиками слежавшегося серого мусора мы пришли к Складу.

Склад оказался похожим на пасеку. На ровной площадке размером с трамвайное кольцо рядами располагались серые же кубики из пористого материала.  Я бы назвал их сейфами: у каждого кубика метровой величины была дверка, а рядом кнопка. Мафту сделал широкий приглашающий жест и стал прогуливаться между рядами, присматриваясь к «сейфам». Наконец он выбрал один, присел перед дверкой и нажал на кнопку.

Мы, любопытствуя, встали у него за спиной.

Дверка домика открылась (уехала куда-то вбок), внутри было темно. Секунду ничего не происходило, потом из отверстия полилась мелодия. Мелодия сильно напомнила мне «Чижика-пыжика», исполненного на терменвоксе в сильно ускоренном темпе, одна музыкальная фраза повторилась раз пять-шесть. Мафту, сидящий перед открытым сейфом, замер, уставившись внутрь, и ловил каждую ноту. Когда мелодия закончилась, Мафту сунул руку в сейф, вытащил оттуда что-то вроде небольшой шоколадки и стакана с водой, причем самого стакана видно не было, только столбик жидкости. Жидкость наш проводник выпил (в руке ничего не осталось), а «шоколадку» очень быстро съел. И посмотрел на нас, как будто удивляясь, что мы не следуем его примеру.

Первой последовала Настя. Она тоже присела перед «ульем» и нажала кнопку.

Дверца открылась, но музыки не было, вместо этого отверстие засветилось разноцветными огнями, заискрилось холодным фейерверком. Это было красиво, ниша в тишине переливалась и вспыхивала разными цветами, в этих переходах чувствовался сложный ритм. Мы все залюбовались, только Мафту отошел в сторонку и не глядел.

Сеанс цветомузыки скоро закончился, ниша погасла, и Настя тоже достала из нее, как из сказочной печки, коричневый брикетик и столбик воды. Воду выпила сразу, а от брикетика откусила и как-то задумалась…

- Теперь вы, - сказала она мне и Волку.

Я нажал кнопку на панели очередного «улья».

Дверца открылась, и передо мной засветилась ниша, словно выстланная мехом, тонкие матовые шерстинки которого были такими длинными, что сходились посередине. Очень хотелось сунуть руку в этот ласковый мех. Я и сунул.

Это и в самом деле было приятно. Внутри было мягко, тепло и пушисто, происходило сложное движение, пушистость то становилась более жесткой, то сменялась прохладным прикосновением чего-то гладкого. Эти ощущения тоже, казалось, подчиняются какому-то ритму, но я не успел с непривычки поймать этот ритм, осязательная «песня» закончилась, ворсинки втянулись в стенки «сейфа», а внутри осталась вода в столбике и брикетик чего-то коричневого.

 

А Волку достались запахи. До меня они не долетали, а Волк чуть не засунул морду в «печку».

Его ощущения, видимо, были сложные и яркие. У него то полоской остро вставала шерсть на загривке, то хвост начинал ходить туда-сюда, он переминался с лапы на лапу… Но после ничего не сказал, только облизнулся. А воду вылакал в один прием.

Брикетик есть он не стал. Разгрыз и бросил.

Теперь и я откусил от брикетика.

Он оказался совершенно безвкусным. И без запаха. Абсолютно. Как будто кусочек непрочного пластика, или воздушного картона. Глотать такое очень трудно, на еду это совсем не было похоже.

Но, поскольку едой это, видимо, все-таки было, мы с Настей одолели по кусочку.

Мы сказали спасибо Мафту и в задумчивости побрели за ним дальше.

 

 

Путь оказался долгим.

Настало время ночи. Ночь не отличалась от дня, все так же светилось ровное серое небо, но Мафту показал, что пора отдохнуть.

Он пробормотал «Спать. Надо.»  Остановился внезапно у невысокого холмика, потом, видимо, присел (со стороны было видно только, как сложился гармошкой подол балахона, а абориген стал ниже ростом), и завалился набок, подсунув под голову свой мешок. Закрыл глаза и засопел.

Пришлось укладываться и нам. Да и усталость сказывалась.

Хорошо, что волки такие горячие и мягкие…

 

Мы немного поговорили о Мафту и его сородичах – видимо, удовольствие от обыкновенной еды им в этом Потоке заменяли виденные нами «представления»…Но скоро все уснули. И мне приснился треугольный, как у Мафту, силуэт,  но высокий, темный, расплывающийся и слегка клубящийся. Он сверкнул глазами из-под капюшона и протянул руку к висящему у меня на шее шнурку… Я усилием воли прогнал видение и тоже крепко уснул.

…

 

   Проснулись мы все одновременно. Не знаю, как это получилось, но мы все четверо, включая Волка, разом поднялись на ноги. Хотя, наверное, все-таки на мгновение раньше Мафту произнес «Пора!». И мы снова зашагали среди однообразных холмиков мусора. Как Мафту в них ориентировался – не представляю. Волк сказал, что он чует очень слабые, едва различимые запахи, но, чтобы по ним ориентироваться, ему здесь надо провести не меньше месяца.

   Мафту иногда останавливался и подбирал что-то в свою сумку. Специально не искал, только то, что попадалось по пути. Хотя однажды он коротко бросил нам «Подождать!», и бегом кинулся к соседнему холмику, на мой взгляд, ничем не отличавшемуся от других. Там он слегка раскопал вершину и вытащил большой красный лоскут. Лоскут сразу же был спрятан в сумку. А довольный Мафту также бегом вернулся к нам.

 

   Конечной целью путешествия оказался невысокий пригорок из слежавшегося слоистого материала, за которым притулилось маленькое строение. Хижина, собранная из непонятно чего, серого и разнофактурного, неправильной формы. Нагнувшись, мы вошли в низкую дверь. В хижине было неожиданно светло, будто бы в ней были большие окна, и дневной свет освещал почти все помещение. Однако, окно было одно и маленькое – под стать всему внешнему образу хижины. А вот точно по центру в кресле-качалке сидела уже знакомая мне румяная старушка… И ее белоснежная козочка лежала тут же, около нее. Старушка то ли вязала, то ли штопала какой-то огромный цветастый чулок, который был разложен по всему помещению, оставляя свободными только небольшие участки пола и круглый стол.

   Мафту кивнул старушке и молча вывалил содержимое своего мешка на стол. Старушка поверх очков посмотрела на эту кучу, одобрительно кивнула и протянула ему небольшой мешочек, чем-то туго набитый. Мафту принял его с поклоном, и, чуть не подпрыгивая от радости, выскочил из хижины.

- Пришли, родимые. – Старушка поднялась из кресла и подошла к нам. – А исхудали-то как, горемычные! И Третьего уже поменяли… - Она, как всамделишная бабушка, погладила меня и Настю по голове, а Волка потрепала по загривку. Откуда-то в руках у нее появилась крынка с молоком. Она поставила ее на стол, на котором уже вместо содержимого сумки Мафту стояли кружки, тарелки с чем-то невообразимо вкусно пахнущим и каравай хлеба. Почему-то очень хотелось именно хлеба, ржаного, с корочкой…

   Старушка стояла в сторонке и смотрела, как мы жадно едим. Волк ради такого застолья принял некое подобие человеческого образа: «Что-то, глядя на все это, мне не хочется кушать на полу из миски».

   - Ну, что, родимые, пришли в себя? – Старушка подошла к столу, а я опять не уследил, как со стола исчезла вся посуда, и опять появилось содержимое сумки Мафту. Старушка стала перебирать находки. В основном, это были разнообразные лоскутки материи или куски пластика. Хотя, встречались стекла и камни странной формы и цветов. Большая часть находок забраковывалась и отправлялась в корзину под столом. Оставшееся старушка разложила на столе.

- А что это за чулок такой странный? – Настя рассматривала странное рукоделие старушки, спрятав руки за спину.

- Чулок… Придумают же сравнение… - пряча улыбку, проворчала  старушка, взяла его за то место, что лежало на кресле, и повесила на раму, стоящую около стены. Сразу стала видна рваная дыра, которую старушка, видимо, и пыталась залатать тем, что находили на здешних свалках ее «помощники». Развернутый на раме почти во всю стену, «чулок» ожил. Он больше не напоминал чулок, связанный из разноцветных ниток и лоскутков. В нем уже было заметно какое-то движение, шевеление, какие-то звуки и запахи наполнили маленькую хижину.

- Поток это… Один из ваших, что попал под ваш Прорыв…

   Настя заворожено смотрела на полотно. Медленно и осторожно подошла она ближе к дыре и кончиками пальцев коснулась рваных краев. Края вздрогнули, как живые, сперва отдернулись от ее руки, а потом потянулись к ней.

- Осторожно, милая, - голос старушки был мягок и спокоен, - кто знает, чем это может обернуться…

Вдруг у меня в голове как взорвалось что:

- Я знаю, чем это может обернуться! – кажется, мы с Настей одновременно это сказали. И одновременно шагнули вперед. Я – чтобы остановить Настю, а Настя… А Настя, сделав свой небольшой шаг, оказалась в самом центре дыры Потока. И оказалось, что дыра имеет почти Настины размеры. Края Потока коснулись Насти, пробежала искорка, и Настя растворилась в Потоке. Она стала частью его. Целого.

 

…Я даже как будто не почувствовал ничего. Стало мне очень спокойно и тихо на сердце. И пусто. И безразлично. Я спросил старушку:

- Это был ее Поток?                                                  

- И её, и не её… - тихо ответила та. Теперь она не была кругленькой деревенской бабушкой в голубой вытянутой кофте и пестрой юбке. В деревянном угловатом кресле, как на троне, сидела прямая и строгая дама с красиво подстриженными седыми волосами. И в очках. И в руках у нее было что-то вроде классного журнала, такая большая тетрадь в зелёной пластиковой обложке. – Этого никак не должно было случиться. Этот поток был девочке, конечно, близок. И Искра у нее, конечно, была яркая. И прямое касание… Но не должно было. Она же не оттуда, она родилась в другом…

- В каком? – быстро и вкрадчиво спросил Волк.

И дама как будто очнулась. Встала с кресла и выпрямилась.

- Знаете что, голубчики. Придется вам тут без меня ещё пару дней посидеть. Не расстраивайтесь, все будет в порядке. Сейчас ваша подружка мигом исправила все самое тяжелое. Я бы с этим могла и не справиться. А остальное – уже не так страшно, Прорыв больше не расползается. Залатаем остальное и вас распределим. Вдвоём вам бояться нечего, вон там, в холодильнике продукты. Не уходите никуда. Ждите здесь.

Она как будто заторопилась, и, не глядя на нас, вдруг просвистела что-то тоненько; тут из-за холодильника выбежала маленькая белая собачка, прыгнула хозяйке на руки. И мы, ничего не успев сообразить, проводили их взглядами к маленькой двери, похожей на вход в кладовку. Дверь открылась и закрылась. Мы с Волком остались вдвоём.

 

О старушке напоминало только кресло и зеленый журнал, забытый на подлокотнике.

 

 

 

- Ах, ты… - пробормотал Волк. - Вот тебе и вся сказка про Василису. Жди теперь, когда распределят.

- Что это значит? Объясни! – потребовал я.

- Всё ты понял, не придуривайся. Василиса твоя растворилась в связях Потока, и ее Искра связала концы. Сдается мне, что они о такой возможности догадывались… А, может, и нет. Но неважно. Теперь, в самом деле, всё починят.

- А мы?

- Ты же слышал – распределят. Тебя в твою действительность отправлять обратно нельзя, там Искр не было и больше не будет, значит, можно хозяйствовать по-прежнему. Меня в мою тоже нельзя… давно нельзя… нет её больше, моей-то. Куда прикажут.

- А она жива?

- Настя? Не знаю. В общем-то, не должна она остаться Настей при таком раскладе, но… Там у них, похоже, опять что-то не по расчету происходит, как будто растерялись они. Подождём, выяснится. Только нам уже не скажут.

 

   Какое-то время мы сидели молча,  не шевелясь. Думать о том, что будет дальше, почему-то не хотелось. Просто сидели и ждали. Как на вокзале.

«…а потом они еще посидели…»

Я встал и подошел к двери. Подергал за ручку. Дверь не открывалась. Я подергал сильнее. Волк посмотрел на мои попытки, демонстративно зевнул и улегся на пол. Было ясно, что нас отсюда не выпустят, пока что-то там, «наверху» не решат. От нечего делать я осмотрел дверь. Замков и запоров на ней не было. И, тем не менее, она была заперта.

   Окно! Окно было распахнуто и даже легкий ветерок шевелил занавески на нем. Почему я сам в него не полез – не знаю. Рука сама нашарила на полу что-то более-менее твердое. Это был обломок какой-то керамической тарелки. Я швырнул его в открытое окно. И он будто бы разбился о каменную стену. Или взорвался? Волк только нервно дернул ухом:

- Есть еще печная труба и канализация. Пробовать будешь?

- Не буду. – Огрызнулся я.

 

   Я еще раз оглядел комнату. Кроме исчезновения старушки, Насти и «чулка-Потока» все осталось на своих местах. И разнообразные заплатки, которыми старушка пыталась залатать дыру в Потоке, тоже. Я машинально взял со стола какую-то разноцветную тряпочку и осколок зеленого, бутылочного стекла. Сам не знаю, зачем, покрутил их в руках, поднеся краями друг к другу, будто собирая пазл…

   И в одном из положений края вдруг напряглись и будто потянулись друг к другу. Пробежала искорка, будто сшивая их вместе, и эти два совершенно разные изначально предмета стали одним. Мягким, гибким, упругим и теплым на ощупь.

   Чтобы проверить свою неожиданную догадку, я взял со стола обрывок журнальной страницы. Немного повертел его, приставляя к уже соединенным, и опять пробежала присоединяющая искорка!

   Я схватил четвертый кусок со стола. Но на этот раз, как я ни прикладывал его, искорки не пробежало. И я отправил его в мусорную корзину под столом.

   Я перебирал содержимое мешка Мафту, разложенное на столе и примерял каждый кусочек. Что-то подходило сразу, что-то будто даже отталкивалось. Но полотно странной материи в моих руках росло. Это, действительно, было похоже на собирание пазла. Волк сперва краем глаза следил за моими действиями, потом тоже начал выискивать подходящие кусочки среди множества их, разбросанных по всей хижине.

Мы, не говоря ни слова, собирали свой собственный Поток…

 

 

Это занятие внезапно захватило нас настолько, что все вокруг как будто исчезло и забылось. Кажется, я понял, что имел в виду Мафту, когда говорил, что занимается «интересным». Ощущение, годится в дело очередной кусочек вещества или нет, было ярким и совершенно необычным, непонятно на чем основанным. Раньше я никогда бы не мог подумать, что восприятие тоски или, к примеру, разудалого веселья может приходить через кончики пальцев. Это были именно разные чувства, с многочисленными оттенками и разной яркости, чувства можно было определить на ощупь, и они были свойственны кусочкам «мусора». Каждый клочок «звучал» по-своему. Они могли сочетаться между собой, или же – совершенно не сочетаться. Это тоже можно было почувствовать. Иногда уверенность приходила сразу, иногда приходилось выстраивать в уме комбинации, связывающие участки полотна как бы «мостом» или «скелетом». Один раз я никак не мог найти решение, пришел в отчаяние, и вдруг, поддавшись порыву, ущипнул за плечо Волка, вытащив несколько вылинявших бурых длинных шерстинок. Они сразу засветились и притянулись в полотняную вязь, и дело бодро пошло дальше. Волк как-то темно посмотрел на меня, но не сказал ничего…

 

   Не знаю, сколько времени мы собирали свое полотно, но оно уже занимало почти всю комнату, а я стал ловить себя на мысли, что не знаю, что же дальше с ним делать.  Да и «полезных» кусочков стало попадаться все меньше и меньше.

- Мне как-то нехорошо, - неожиданно сказал Волк. Я оторвался от рассматривания очередного лоскута и посмотрел на него. Он стоял, широко расставив лапы, как щенок, который делает свои первые шаги. В глазах его был страх.

- Ты что-то чувствуешь? – Я сел на пол рядом с ним и обнял его за шею. Волк дрожал. И я вдруг испугался, что серая туча нас настигла уже и здесь, и что я сейчас потеряю и Волка.

- Мне страшно. Я чувствую себя кроликом, которого сейчас растерзают на мелкие кусочки. Отпусти меня!

 

Я огляделся. В комнате потемнело. По полотну часто забегали синие искорки, их игра стала принимать форму спирали, и мне тоже стало страшно. Я отпустил шею Волка и быстро скатал тёплое на ощупь полотно в рулон. Потом поглядел на висящее на раме полотно другого потока и тоже скрутил его. Не знаю, зачем я это сделал. Волк молчал, у него на загривке дыбом стояла шерсть. Потемнело в окошке. Напряжение не уходило, а как будто нарастало…

Вдруг послышался стук во входную дверь. Ещё раз. Я потянул за ручку, дверь не открывалась. Я не знал, что делать. Взял и тоже постучал по двери. Там затихло, и в окошке с улицы показалось лицо. Это был Мафту.

- Мы не знаем, как открыть, – сказал я ему, - А больше никого нет.

Мафту кивнул и крикнул снаружи высоким голосом:

- Надо уходить!

Потом всмотрелся  внимательно и махнул рукой по направлению в глубину комнаты. Крикнул: 

- Потяните за красное!

Волк сделал несколько шагов, заглянул за печку и рыкнул:

- Рычаг.

Действительно, за печкой на стене был привинчен красный стоп-кран, как в электричке. Я подошел и дёрнул.

Дверь отворилась.

- Пошли, - сказал Волк.

Хотелось не уходить, а убегать, такое гнетущее чувство охватило нас. Темнело всё сильнее.

Я взял оба рулона Потоков, и попавшуюся на глаза зелёную тетрадку старушки. Сунул в сумку, лежавшую под столом (похоже, она принадлежала Мафту или кому-то из его коллег, ее очень хотелось назвать торбой). И мы ушли оттуда.

 

    Мафту вел нас в сторону ближайшего холма. Несмотря на свой необъятный балахон и, наверняка, короткие ножки, он на редкость быстро передвигался.  Я едва не срывался с быстрого шага на бег. Что-то мне подсказывало, что бежать нельзя.

   Добравшись до подножия холма, мы оглянулись на хижину. Над ней кружила серая туча, будто щупальца  протягивая длинные серые клочья тумана к окну, двери или печной трубе, точно пытаясь проникнуть внутрь. Но коснувшись хижины, отдергивала их обратно…

- Плохо. Очень. – Мафту озабоченно покачал головой.  – Надо думать. Надо прятаться.

Волк обежал вокруг холма, обнюхал вершину.

- Если мы пойдем, или даже побежим дальше, туча нас догонит. Зарыться здесь некуда. Или ты, Мафту, знаешь здесь какую-то заветную дверку?

   Мафту подошел вплотную к Волку и заглянул ему в глаза. И я вдруг почувствовал, что это не простой взгляд. Про такой взгляд говорят «заглянул в душу». У меня даже мурашки пробежали по спине.

- Дверки нет. Надо спать. Ищи!

- Чего? – не понял Волк и мотнул головой, пытаясь сбросить с себя взгляд Мафту.

- Спать. Кто. Кошмар. Ищи!

И тут понял я.

- Весь этот кошмар может быть чьим-то сном! И ты можешь как-то найти того, кому это снится!

- Да, – подтвердил Мафту и снова заглянул Волку в глаза, - Ищи! Спи и ищи!

Волк глубоко вздохнул и закрыл глаза. И сразу же напрягся всем телом. Поводил по сторонам носом, словно, действительно, учуял кого-то. И побежал. А мы за ним. Мы обежали вокруг холма и внезапно остановились на вершине. Нос Волка уткнутся вниз, и он стал яростно разгребать вершину лапами. Я посмотрел в сторону хижины – туча направлялась в нашу сторону.

- Мафту – здесь. Вы – там. Туча туда не. – Мафту снова был спокоен. Он махнул нам рукой и зашагал прочь. Волк озадаченно прекратил копать и поднял голову в немом вопросе. Я пожал плечами и сделал шаг к Волку.

   И тут вершина холма провалилась, увлекая нас вниз, сквозь весь серый обезличенный мусор. Какое-то мгновение сверху была видна дыра, в которую мы провалились, но скоро или она слилась со всей серостью вокруг, или же мы так глубоко провалились, что ее просто не было видно. Серость стремительно превращалась в темноту…

   И вскоре в этой темноте нельзя было различить ничего вокруг. Ни стен этой норы или тоннеля, ни даже собственного падения. Темнота и тишина.