Глава 18. Ирада и Зава.
Зава внимательно посмотрел на Ираду:
- Выглядишь неважно.
Ирада молчала.
- Что-то ещё произошло?
- Нет… Или да… Меня будто стягивают в какой-то узел…
- Ого! – оживился Зава, - Это что-то новое! Это такая реакция на закрытие переходов?
- Нет… Это там, на крейсере… - Ирада говорила тихо и словно в каком-то трансе. – Что-то там случилось… Чего-то я не предусмотрела…
- А что козочка твоя говорит? – Зава сел рядом и коснулся ее руки. Она была ледяная.
- Она… плачет… ей тоже больно… Я должна идти к ней!
Ирада вскочила, но тут же рухнула обратно в кресло.
- Я не могу! Мне не хватает сил…
…Юная танцовщица начинала исполнение этой Песни. У каждой Всеобщей Песни было Начало. Иногда это была тонкая мелодия, исполненная совершенным голосом знаменитого солиста. Иногда – выступлением мима или акробата, вовлекающего в синхронные движения зрителей. Порой все начиналось с цветомузыкального этюда на экране, а потом подключался ансамбль…
А в этот раз было самое быстрое и сильное Начало – танец. Балерине нужно было начать условный сюжет, тот самый, который потом будет уже не важен подхватившей всеобщее действо публике… Но в Начале сюжет был, Песня рассказывала о дружбе деревенской девочки с населяющими леса на сопках белыми длинноногими шакснами. В танце зачина участвовали и детеныши-шакснята, тоненькие, пушистые и удивительно пластичные.
Песня удалась с самого начала. Медленный танец солистки становился все динамичнее. Стройные зверьки, двигающиеся синхронно, казались невесомыми, их как будто подхватывал лесной ветерок. Сцена разворачивалась на верхушке круглой сопки, видной со всех сторон, вокруг собралось множество народа. Слетелись птицы. На деревьях сидели и перебирались с ветки на ветку чибиллы… Все пришли слушать и петь Песню…
Действие разрасталось.
Мелодию подхватывали и передавали дальше ближайшие ряды. Люди начинали петь и приплясывать, ощущая все нарастающее единение друг с другом, со зверями, с деревьями и ветром… Это было ни с чем не сравнимое ощущение, в этот раз оно было каким-то особенно мощным, оно ширилось и разрасталось, как буря.
Ему не было физических преград: поле вокруг было ровным, люди и звери заполняли его свободно передвигающимися группами до самого горизонта.
И Песня неудержимо распространялась и усиливалась. Очень скоро она ушла за горизонт. Сила чувства стала такой, что люди переставали видеть пейзаж вокруг себя, не осознавали ничего, только это небывалой силы ощущение Гармонии и Единения… потом Единения и Силы… Как ураган.
И в этот раз оно захватило весь мир.
…
И вдруг возникла серая туча.
Туча, первая из многих последовавших потом, появилась прямо над сопкой, где замерла одинокая солистка. За мгновение перед появлением юную танцовщицу почему-то покинуло чувство Гармонии и ей стало страшно. Она стояла совсем одна на верхушки сопки, смотрела на танцующих людей и не чувствовала единства с ними и красоты общности - ощущений, без которых не представляла жизни. Вокруг, рядом, не было никого, и тут появились серые клубы над головой. Серость росла и излучала тишину, молча вбирая в себя лес, людей, деревья и птиц, все вокруг. Серость заволокла горизонт и небо, а потом окутала все. И ничего не стало…
…
Очнулась она в нежно-голубой комнате восстановления. Сиделка сразу среагировала на ее пробуждение и мягко улыбнулась:
- Все хорошо. Не торопись. Я все тебе расскажу по порядку.
И она рассказала, что юная балерина, открывая новую Песню, слишком эмоционально взяла очередную ноту и потеряла сознание. Но на Песню это не повлияло, потому что она уже была подхвачена всем миром. Поэтому и с танцовщицей все будет хорошо. Те сотни Поющих, что были рядом и заметили ее падение, шлют Добрые Ноты, и скоро она уже снова сможет танцевать и петь…
- А туча? Которая возникла надо мною?
Однако, никакой тучи никто не видел и не ощущал. Консилиум решил, что это было видением, связанным с переутомлением.
Через пару дней танцовщице разрешили вернуться к обычной жизни.
…
* * *
Выйдя из центра восстановления, я отправилась на место своего танца. Меня терзало чувство, что во мне что-то сломалось, что какая-то часть меня где-то плачет и страдает.
Где-то. Вот именно, что не я, которая здесь и сейчас, а я – какая-то далекая, и не совсем понятная.
На сопке было тихо и спокойно. Но моё чувство тревоги нарастало.
Где-то здесь, рядом…
И тогда я начала Танец. Тот самый. Только теперь я была одна. И танцевала в полной тишине…
…Танец приближался к тому месту, где меня покинуло чувство Гармонии, и это усиливало тревогу. Ещё поворот. Ещё прыжок. Десять шагов цепочки-перебежки, прогнуться и… И я увидела под ближайшим деревом испуганные глаза.
Маленькая зверушка была похожа на шаксненка, но что-то в ней было не так. Белоснежная пушистая шубка была чуть длиннее, а ножки чуть короче и тоще, чем у шакснят. Зверёк издал какой-то плачущий звук. Я осторожно присела рядом с ним. Он ткнулся мне в руку мордочкой. Я погладила его по голове. Ладонь скользнула по двум бугоркам-выростам… Нет, это не шаксн…
Повинуясь какому-то порыву, я взяла зверька на руки. И вдруг осознала, что никакой тревоги во мне больше нет. Осталась только какая-то легкая тень грусти или печали. И зверёк у меня на руках взбодрился.
Я опустила его на траву. Зверек смешно дернул ножками и стал скакать возле меня.
* * *
Танцовщица сидела под деревом, а рядом белоснежный зверёк пил из отпечатка чьего-то копытца… Это была она же, ее часть, ее потерянная общность и гармония… она же сама, только часть, бегающая теперь рядышком и щиплющая травку…
Значит, мне всё-таки не показалось. И Всеобщая Песня вызвала какую-то неизвестную пока силу. Силу, способную расщепить…
Ох, как много вопросов-то возникает!
Ладно, разберемся. А пока надо попробовать расспросить танцовщицу…
Да, пора и мне представиться в этой тетради. Предыдущий абзац мой, там я тогдашний: двадцатипятилетний, уже побывавший в полном отчаянии и непонимании всего и вся и уже решивший собрать себя любой ценой в имеющее хоть какой-то смысл целое.
Не рисуюсь, хотя и самому уже кажется – похоже на картинную романтику. Но так было.
Я не знаю, где родился. Мир этот до сих пор не знаю. Детство было счастливым и цельным, но слишком коротким. Мы жили на мельнице, это было замечательное место: река, берега высокие, заросшие лесом, и туманы по утрам.
Я уходил с книжкой про Туффи-Ну в лесок, на правый берег речки, и проводил там полдня один. Мне не было скучно, я читал, играл, потом ложился в траву и слушал, как журчит вода и ритмично хлопают по ней лопасти мельничных колес. Колеса были большие и маленькие, разные, их плеск – и ритмичный, и не повторяющийся, иногда мне казалось, что колеса выговаривают песенку, а иногда после какой-то их фразы я как будто наполовину засыпал и в полудреме начинал видеть разные картины. Каждый раз они были новые, и почти никогда не повторялись. В основном это были пейзажи, не похожие на те места, которые я видел, иногда лес и животные, не знакомые мне, но я мог разглядеть на них каждую шерстинку. Порой существа в этих картинах были совсем непонятные, но было видно, что они живые и заняты чем-то важным. Иногда я видел просто что-то невероятно красивое… Что это было – откуда мне было знать?.. Я не боялся этих «снов», я думал – так и должно быть, когда слушаешь мельничные колеса…
Дорога с плотины вела в деревню, а по праздникам мы с родителями и братьями ездили в город на базар, и там, на ярмарке, я видел много чудес… Ах, и что я считал чудесами! Дрессированных собачек?
Однажды, мне было восемь, на эту ярмарку приехали музыканты, обычный бродячий квартет. Но, видимо, это были очень хорошие музыканты. Я стоял в толпе вокруг и заслушался. На меня из-за их игры навалились впечатления, которых, собственно, не должно было у маленького мальчика. Одна песня вызвала у меня ощущение чужого счастливого города с мокрым утренним асфальтом, стрельчатыми фасадами домов и весенними цветущими деревьями в соседнем парке…
Другая – чувство свободного полета над далями с горами и лесами, когда горы и облака открываются одно за другим и медленно уплывают назад, а впереди и внизу – синяя долина… Третья… Я не был готов ни воспринимать все это как воздействие музыки, ни выйти из впечатления, отстраниться. Я был маленький. И когда заиграла третья мелодия без слов, мелодия о цветущем пахучем лесе, изумрудно-зеленом, жарком… я провалился туда, в песню. В этот лес. Просто на самом деле оказался там, где этот лес существует.
Лес был, и был не только лес, там жили люди, и, как везде, были свои тяготы и подробности… Я оказался там, в совершенно незнакомом мире, ничего не понимая, вынужденный остаться там и жить теперь там.
Я справился. Сумел привыкнуть, немного освоиться… Я уж не буду рассказывать здесь всё в деталях, потому что тогда эта тетрадь станет слишком толстой. Потому что через какое-то время я опять услышал музыку и пропал оттуда, из того мира, в другой. Пришлось привыкать к снегам и синему свету… Сначала я удерживался в Потоках довольно долго, годами. Потом это стало происходить все чаще. Я старался не привязываться ни к кому и никогда не слушал даже частушек. Но это не помогало, впечатления, бывало, накатывали даже от простого дождя…
Я устал. Иногда мне не хотелось жить вообще – я всегда знал, что бесполезно начинать любое дело, бессмысленно становиться кем угодно, нельзя дружить, нельзя строить планы…
Но однажды я оказался здесь, в этом мире, где не было музыки звука, а были Песни Понимания. И я вдруг остался здесь дольше, видимо, Песни привязывали к здешнему миру, чуждым впечатлениям было не пробиться. Я даже смог задуматься обо всем и даже – выучиться, здесь были хорошие институты.
А потом, работая над способами трансляции, я увидел опасность сам и встретился с учеными, которые тоже начали осознавать ее. Когда мы узнали о сером тумане, погасившем песню на Равнинной Сопке, я направился туда. И впервые встретил там Ираду…
Мы с ней долго сидели в тот день на ласковой поляне той сопки. Нам хорошо было вместе.
Девушке было хорошо, потому что зверек, часть ее самой, был рядом. И потому, наверное, что я ее понимал. Потому, что мог ей хоть как-то объяснить, что произошло…
Белое пушистое создание тоже радовалось покою и цельности.
А я – просто радовался. Мне нравилась Ирада, и я запретил себе на сегодня тревожиться.
Отложил все опасения на завтра.
А их было много…
За те несколько лет, что я прожил в этом мире, у меня успело притупиться тоскливое ожидание момента, когда меня «выбросит» из него. Появилась даже надежда, что я смогу остаться здесь навсегда.
Но последнее время появилась тревога за сам этот мир.
В своих расчетах и лабораториях мы увидели Огамо и стали узнавать многие его свойства. И вдруг поняли, что миру грозит опасность. Слишком сильные, безвариантные всплески эмоционального единения могли привести к тому, что Огамо ворвался бы и разрушил всё.
И этот момент был настолько близок, что как-то действовать нужно было без промедления. Мы опаздывали.
Поэтому у меня был только этот вечер…
Ирада теперь была с нами, работы было много и для нее.
Уже на следующее утро дела по сопротивлению Всеобщности захватили её, как и меня, полностью. Нас было так мало, понимающих, что происходит. Мы казались, а в чем-то и были злодеями, срывающими исполнение Песен, некоторые - хулиганами, пишушими Антипесни – злые, разобщающие людей. Всё это было очень трудно, неприятно, необходимо… И всё равно мы не успели.
…
* * *
Зава успел подхватить Ираду на руки. Она теперь будто меньше стала и легче. Или это только казалось?
Всегда властная и жёсткая, несгибаемая и уверенная, сейчас она была похожа на девочку, беззащитную, уставшую и напуганную. Она снова была той юной балериной, сражённой неведомой силой на круглой сопке…
Зава осторожно нес свою ношу. Вниз, к основанию полупрозрачной стекленитовой башни. Дальше, по мокрым улицам дождливого города Стихов. Никто не оборачивался на него, никто не спрашивал, что случилось. Город был пуст. Был только дождь и запах мокрого стекленита.
Посреди высоких стройных зданий затерялся небольшой сквер. Туда-то и нес свою драгоценную ношу Зава. Туда, где однажды уже выходили его танцовщицу…
Посреди сквера была лужайка, неподвластная дождю города Стихов. Избушка вообще была неподвластна ничему и никому. Как и необъяснима.
Зава осторожно плечом открыл низкую дверь и вошёл. Маленькая старушка молча указала ему на кровать у стены. Зава кивнул и положил туда Ираду.
- А теперь, ступай. Ты своё дело сделал.
- Она… - комок в горле не дал задать вопрос
- Она вернется. А куда – увидим.
Показывая, что разговор окончен, старушка отвернулась к печке, где что-то булькало в чугунке, и по комнате разнесся пряный аромат какой-то травки. Или кореньев. Или ягод. Зава всё равно в этом не разбирался. Еще немного помедлив, он бросил взгляд на неподвижную Ираду и вышел.
* * *
Команда, собранная мною в Песенном мире, оказалась очень толковой. Мои подозрения, что я не один «летаю» из мира в мир, подтвердились. Видимо, здесь работала специфика здешнего мира, направленная на резонанс мыслей человека. Здесь было очень легко искать единомышленников. Вернее, даже, не искать, а встречать. Мы словно притягивались друг к другу.
Работа шла продуктивно. Версии о происходящем в отдельно взятом мире и о связи миров рождались и развивались. Мы научились ставить опыты по переходам между мирами и даже составили свод неких правил.
В общем, время было бурное и интересное.
Правда, порой и опасное. Когда дело касалось Огамо.
Это единственное, что не удавалось исследовать или уловить хотя бы некоторую закономерность. Огамо пожирал миры и Огамо же рождал новые.
Одна из встреч с серой тучей пожирающего Огамо чуть не лишила нас Ирады.
Мы проверяли вполне безобидное предположение о развитии миров. Она, как всегда, талантливо исполняла Песнь и Танец, когда Серая Туча возникла над ней. Точно так же, как это было в её первый сольный танец. Только теперь туча была агрессивнее и накрыла всё, словно прихлопнула с размаху… Не знаю, что было бы, если бы мы были при этом в устойчивом «старом» мире. Но мы были в новом, недавно рожденном… Видимо, это нас и спасло. Нас, но не тот новый мир.
Когда нас выкинуло в Песенный мир, Ирады с нами не оказалось.
Через некоторое время мы встретились с ней в Сне.
Между собой мы уже тогда называли его «классическим», потому что весьма легко можно было научиться попадать в него и там встречаться или оставлять какие-то сообщения. Наверное, именно тогда этот сон был впервые использован в реальной сложной ситуации, а не для игры.
В том сне она сказала мне, что с ней всё в порядке, и она скоро к нам вернется.
И она вернулась. Но это была уже совсем другая Ирада.
Она словно повзрослела. Лет на тысячу. Да и внешне она изменилась. Хрупкая танцовщица стала холодной лаконичной дамой. Да и зверек её тоже преобразился. Белоснежная шерсть осталась, по-прежнему, длинной и шелковистой, а вот маленькие бугорки на голове обернулись двумя длинными, слегка загнутыми, острыми рогами. Вместе они теперь составляли несокрушимую силу.
Она появилась перед самой гибелью Песенного Потока.
Нам, уставшим и измученным всеобщим непониманием, казалось даже в тот момент, что опасность отступает.
В противовес Дискам Единения нам тогда уже почти удалось создать новые, более совершенные сборники Песен, в которых Песни были разные. Очень разные. И сложные. Не для хора, а для чтения…
В тот момент появилась Ирада и показала нам путь в Межмирье.
Она была теперь вооружена каким-то древним чужим знанием, была властной, холодноватой и очень сильной…
Мы были хорошо организованы, а с ней стали гораздо сильнее. Мы очень многое узнали о снах и других Потоках… Но не успевали их исследовать.
Нам удалось с ее помощью найти в Межмирье опору для большого центра изучения и сопротивления Огамо. Мощные машины могли вот-вот начать создавать Песенники, множество сборников, и многие песни уже были написаны, это могло спасти.
Но не спасло.
Мир погиб внезапно, весь.
И нас, пытавшихся его уберечь, и других, осталось очень мало.
Единицы.
Сам я за несколько мгновений до гибели мира оказался в нашем Центре, и не по своей воле. Меня выбросило, как раньше.
Слишком отчаянной была надежда…
И она, Ирада, появилась здесь. А потом и другие, из разных Потоков.
И вот тогда мы, выпавшие, стали изучать Огамо и сопротивляться ему.
* * *
…Почему Ирада не погибла осталось неизвестным.
Очнулась она у болотца, в незнакомом мире, в незнакомом лесу. Её белый зверёк, похожий на шаксненка был рядом, пил из отпечатка чьего-то копытца…
- Что, красна девица, в беду попала? – раздался рядом старушечий голос. – Что ж, пойдем, накормлю, напою, воспитаю… Не впервой, поди. Как зовут-то?...
* * *
На какое-то мгновение мне показалось, что я балерина. Что еще вот-вот, и я проснусь, и буду собираться на главную репетицию Весенней Песни…
Но это только показалось.
На мгновение.
Шершавый язык щекотал мне ладонь. Моя Снежка…
Я села на кровати и сразу же все вспомнила. Балериной я была очень давно. Будучи балериной, я оказалась в такой же вот избушке. И стала совсем другой.
Может, и на этот раз меня ждет волшебное превращение?
- Отмотать жизнь назад и прожить заново невозможно, - услышала я старушечий голос.
Та самая? Которая меня и Снежку выходила первый раз? Хотя, кто их знает… Иногда кажется, что они вообще все – единое целое. И если что-то узнаёт одна, то это знают уже и все.
Старушка продолжала:
- Нельзя убежать от себя. Рано или поздно, всё равно придется посмотреть себе в глаза и признаться…
Я дерзко вскинула голову:
- В чём признаться?! Я никогда не стану одной из вас! Безликое стадо! – Выпалила я и тут же поняла, что сморозила глупость.
Старушка тихо засмеялась и подала мне пахнущий какими-то смутно знакомыми травами отвар в широкой глиняной кружке.
Я попыталась обиженно отвернуться, но Снежка скакнула вперёд и начала жадно лакать из кружки. Старушка молча подала мне ещё одну кружку с отваром.
Я приняла ее, что оставалось делать. Я уже чувствовала через Снежку, что становится спокойнее и цельнее. Мне тяжело было ощущать сейчас даже малейшее разделение, расстояние между нами.
- Стадо… - тихо повторила за мной старушка. – Если бы ты знала, доченька, насколько ты сейчас не права.
Тебе ведь такая судьба, доченька. Ты, ведь, как и все мы, разделенная. У меня кот, у тебя Снежка. Но это не все. На самом деле ещё одна твоя часть далеко где-то, ты же это знаешь?
Так далеко, так неизвестно, что, видимо, потеряно навсегда. Но чем дальше, тем труднее тебе будет переносить разделенность с той твоей частью, ты же знаешь, о ком я говорю?
Я знала. Зава. Пока мы с ним были рядом, работали вместе, я почти не чувствовала разъединенности. Было шаткое, нервное, неустойчивое равновесие моих частей в треугольнике я – он – шаксн. Равновесие до поры до времени, равновесие сливающихся капель ртути…
А теперь часть меня, часть нас – он – была далеко, была не на связи, я почувствовала, что связь потеряна по-настоящему, что-то сломалось в системе нашей Службы, система скоро восстановится, но что такое для нее один выпавший человек, как его найти среди перепутавшихся Потоков? Часто это и в обычное время невозможно, а такого, как Зава – тем более. Никогда.
Что же делать? Это всё?.. Никогда?..
- Только одна надежда, - сказала старушка.
Мы ждем. Каждая из нас. Мы, в своих избушках, ждем и хотим дождаться. Мы встречаем путников. Один из них может когда-нибудь оказаться тем самым. И мы соединяемся. Это бывает.
Иногда.